Брижит Обер - Снежная смерть

Она не договаривает фразу.

— А он, там, у него нога в клочья… Надо наложить жгут, — тихо говорит дядя.

Я понимаю, что он имеет в виду Бернара.

— Я прошла курсы оказания первой помоши, — отвечает Иветт, — я им займусь.

— Но вы тоже ранены!

— Ерунда, ничего серьезного. Просто большой палец сломан, по-моему, на левой руке, — уточняет она. — Я уже ломала его в пятьдесят шестом, когда собирала грибы.

— Такое впечатление, что вы подорвались на мине! — возражает дядя.

— У нас в семье все крепкие, за меня не бойтесь. Со мной все проще, чем в тот раз.

Да, в тот раз был перелом черепа.

Благотворное тепло от куртки распространяется по венам, от него оживает боль в плече, пульсирующая, острая. Кончики пальцев горят, как в огне. Но я уже меньше дрожу. Я представляю, как те двое, наверху, готовятся встретить нас ружейным огнем. О, чудо, мой блокнот запутался в пледе, а ручка по-прежнему висит на шнурке на шее.

«Они тебя ждут, будь начеку. Ян говорил о снегокатах. Взять один, поехать за подмогой».

Протягиваю листок, Иветт берет его и читает.

— Элиз права. Кристиан ранен, Летиция убежать не может. Лучше вам пойти за подмогой.

— Где снегокаты?

— Возле гаража. Метрах в тридцати, надо подняться до откоса и повернуть налево. Но вам придется пройти через открытое пространство.

— Выбора у меня нет, — говорит дядя.

Он нагибается, целует меня в макушку, склоняется над Жюстиной, потом прощается с Иветт.

— Мужайтесь! — говорит он нам, а потом добавляет: — Прости меня, Элиз.

Я еще не осмыслила его слова, а он уже уходит.

И снова ожидание, снова желудок сжимается от страха, сердце колотится. Иветт суетится вокруг Бернара, а тот напевает «Здравствуй, Дедушка Мороз».

Я медленно считаю до двадцати.

Автоматная очередь. Тишина. Новая, длинная очередь. Тишина.

Тишина.

Потом радостный вопль Летиции. Торжествующий. Варварский.

Это невозможно.

Невозможно.

— Зачем Ян надел маску на лицо? — спрашивает Бернар. — Думаю, завтра будет хорошая погода. А мне можно будет сделать пластмассовую ногу? Мне нравятся ноги, как у мамы.

Никто ему не отвечает. Он начинает стонать. Я безнадежно вслушиваюсь в тишину. Иветт кладет мне руку на плечо. Слышу ее прерывистое дыхание.

— Пойду посмотрю, — говорит она дрожащим голосом.

«Нет. Слишком опасно».

— Если он ранен, надо, чтобы за помощью отправился кто-то другой. Иначе мы все погибнем.

— Ты не моя мать! — кричит Бернар. — Иисус умер за наши грехи.

— Пойду, — опять говорит Иветт.

Она уже ушла. Я и пальцем пошевелить не успела.

Я знаю, что дяди больше нет. Я знаю это так же точно, как если бы мне вырезали это на коже.

Я не плачу. У меня больше нет слез. Я опустошена. Полностью опустошена.

Я жду очереди, которая сразит Иветт. Иветт, с ее сломанным пальцем, петляет между деревьями, как десантник. Это смешно.

Очередь. Трескучая. Такая знакомая. Сердце на мгновение останавливается. Новая очередь, уже длиннее.

— Завтра будет хорошая погода, — говорит Бернар. — Вода для душа должна быть нагрета до тридцати девяти градусов.

Шум мотора.

Шум мотора!

Спасибо! Спасибо!

Снегокат удаляется. Сколько нужно времени, чтобы добраться до деревни? Четверть часа? А чтобы вернуться с подкреплением? Полчаса?

Гроза ушла в соседнюю долину, ее грохот звучит как под сурдинку. Я мысленно считаю секунды, я сбиваюсь, я так устала. Ой! Светлячок, нет, не здесь, слишком холодно, наверное, я на секунды задремываю, нельзя…

Легкое скольжение.

Что, мне это показалось? Вслушиваюсь до боли в ушах.

Ничего. Наверное, просто от страха.

— Почему она прячется за деревом? — вдруг спрашивает Бернар.

Последний подскок сердца перед апоплексическим ударом. Потом:

— Ку-ку, кретины! — восклицает Летиция.

Невозможно! Как она смогла сюда спуститься?

— Помните, какую штуку смастерил мне Ян? — говорит она, словно подслушав мои мысли. — Что-то вроде санок с лыжами, с ручным управлением. Ну вот, она классно ездит! Можно одной рукой вести, а другой держать ствол. Черт! — вдруг вскрикивает она. — Ян! Мамаша Ачуель! Мерканти!

Потом берет себя в руки:

— Что тут произошло? Я слышала столько выстрелов…

Я начинаю писать, все равно, что:

«Ян их убил…»

— Сволочь! — ахает она. — Вечно говорил нам о групповом сознании, сила в единстве, «каждый из нас — это луч судьбоносной звезды», можешь себе представить!

«Иветт пошла за подмогой».

— А мне-то что до этого? Я лично никого не убивала. Или… может, в приступе бреда? Я забыла. Я провела четыре года в психушке. У меня во-от такая толстенная история болезни! Я много чего делаю и забываю. Не потому, что я такая дрянь, а потому, что я сумасшедшая. Что, разве сумасшедшим быть запрещено?

«Запрещено убивать невинных».

— Невинность — это устаревшая концепция, — парирует она. — Концепция слабых. Я эту невинность каждый день на завтрак ем. Искусство никогда не бывает невинным. Искусство — это вина в чистом виде.

«В чем ты виновата?»

— В том, что страдаю, — грустно отвечает Летиция. — Если бы мне было наплевать, что отец меня не любит, я бы его не убила. Я слишком чувствительная, — заключает она. — Не такая, как вы. Я знала, что мы правильно сделали, когда выбрали вас героиней, — добавляет она. — Вы непотопляемы! Какое у вас последнее желание?

«Выжить».

У Летиции вырывается невеселый смешок.

— Валяйте, задавайте мне вопросы, если у вас есть. Знаете, последний разговор между злым и добрым, прежде чем злой выстрелит.

Ей хочется говорить. Она разочарована, что не стала звездой. Она знает, что настал ее звездный час, и он будет недолгим. Она играет одновременно в Пассионарию и в Бонни, но без Клайда.

«Зачем Вероник пришла в ГЦОРВИ?»

— Чтобы шантажировать Яна, Пайо правильно угадал. Она узнала в нем одного из пациентов психиатрического отделения, одно из лучших произведений психодраматической мастерской. Она знала, что он не может быть воспитателем.

«Как все встретились?»

— Через журнал. Однажды проводили коллоквиум на тему «Детектив, кожа и искусство». Там мы и познакомились. Очень захватывающе. Мы быстро подружились. Было столько общих интересов. И потом, на этом коллоквиуме мы узнали и о вашем существовании. Б*А* вела одну дискуссию. «Женское тело и самосознание при травматических состояниях». Конечно, речь зашла о вас. Это нас поразило. Ваше тело воплощает в себе то состояние заточения, которое навязывают нашим душам. И когда этот текст по ошибке пришел на электронный адрес журнала, мы увидели в этом нечто большее, чем просто совпадение. Ян сказал нам, что в слове «инвалид» слог «лид» — это от «лидера», мы способны стать лидерами в осуществлении перемен, изменить существующий порядок вещей. А вы стали бы символом. Здоровый дух в больном теле. Подверженном всем тяготам существования. Мы описали бы вашу жизнь, сделали бы из вас всемирную звезду! Мы все поехали бы на Каннский фестиваль!