Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

— Я в это не верю, Фелисити, — сказала Козетта. — Ты сочиняешь.

— Клянусь Богом, — голос Фелисити был неуместно серьезен. — Я могу подтвердить каждое свое слово. Посмотрите в энциклопедии «Британника». Возьмите и посмотрите.

— У нас нет «Британники».

— Утром можно взять в библиотеке.

— Я тебе верю, дорогая, только все это так странно. Хотя на самом деле очень мило. Очаровательно. Бедная малютка заболевает, когда светит солнце.

Шли дни, но Фелисити не унималась. Когда на следующий день Тетушка пожаловалась на самочувствие, Фелисити заявила, что та, подобно селевинии, наверное, слишком долго пробыла на солнце. А когда кто-то — кажется, Гэри — сказал, что он единственный ребенок в семье, увидела в нем сходство с селевинией, единственным видом рода селевиний. Ей это казалось необыкновенно смешным. Доминик мрачно смотрел на Фелисити, терзаемый необоснованными подозрениями, что все это делается ради того, чтобы посмеяться над ним.

В тот вечер Козетта надела перстень с гелиотропом. До этого я всего лишь раз видела его у нее на пальце. Теперь камень, наверное, должен был гармонировать с ее новым роскошным платьем с длинной юбкой из зеленого переливчатого шелка, отливавшего красным или зеленым, в зависимости от того, как падал свет. Кольцо по-прежнему выглядело слишком массивным для ее руки, но уже не казалось неуместным. При свете свечей — Фелисити все время зажигала свечи — красные вкрапления в камне сверкали, словно искры на фоне зеленого халцедона.

— Гематит, — сказала Фелисити и взяла руку Козетты, чтобы рассмотреть перстень.

— Нет, — мягко возразила Козетта. — Думаю, это гелиотроп. Кажется, такой термин используют в… как она называется? Петрология?

Фелисити стала спорить:

— О, нет, вы не правы. Это от греческого слова «кровь», как в гемофилии, гемоците и так далее. «Гема» означает кровь, а «тит» — камень.

— Да, но то другой камень, дорогая, красного цвета.

Козетта была права — на следующий день я проверила, — но не настаивала, поскольку не любила спорить и приходила в ужас от мысли, что способна превзойти кого-то. Она могла извиняться за то, что была права, и массу времени тратила, как выразился Генри Джеймс, на извинения за предосудительные поступки, которых не совершала. Чуждая подобным сомнениям, Фелисити продолжала нравоучительным тоном рассуждать о греческом языке и невежестве современников, которые больше не изучают его, заодно рассказывая об образе жизни маленького грызуна из России. И тут раздался звонок в дверь.

— Наверное, Уолтер, — сказала Козетта.

В тот период он часто приходил к нам, обычно около половины десятого вечера. Я подошла к окну. В конце апреля в это время еще не совсем темно. Появись я на балконе, вежливый Адмет мог бы принять театральную позу, отступить на шаг, прижать руку к сердцу и объявить, что окно — восток, а Джульетта — солнце. [43] Парафраз из «Ромео и Джульетты» Шекспира. Мне эта идея почему-то пришлась по душе. В тот момент я подумала: если между мной и Адметом что-то начнется, это освободит меня от Доминика. Я открыла стеклянную дверь, вышла на балкон, перегнулась через решетку Ланира и увидела, что снизу на меня смотрит Белл. На ней поверх черной одежды была плотно намотана шаль цвета грязи и гранита; последний раз я видела эту шаль, когда Эсмонд укрыл ею мертвое тело Сайласа Сэнджера. Клянусь, это была та самая шаль — я ее узнала.

Белл поднялась вместе со мной наверх; как только открылась дверь гостиной, она сразу увидела Фелисити и, услышав ее «Эй, привет», застыла, словно громом пораженная:

— Что ты тут делаешь?

— Премного благодарна, — сказала Фелисити. — Полагаю, я имею такое же право находиться тут, как и ты.

— Эсмонд тоже здесь?

Никто ей не ответил. Мервин и Мими лежали, обнявшись, на ковре в углу. Доминик взял какой-то музыкальный инструмент Гэри и печально сидел в сторонке, извлекая один и тот же звук. Покосившись на парочку на полу, Белл приподняла свои худые, прямые плечи и развязала шаль, спустив ее до локтей. Потом, к моему удивлению, подошла к Козетте, пожала руку и спросила, как та поживает. Но больше не стала зря тратить время. Белл пришла ко мне и, верная себе, не сочла нужным это скрывать:

— Пойдем к тебе?

Я почему-то решила, что она имеет в виду не спальню, а комнату, выделенную мне для работы. На лестнице — всего ступенек было сто шесть, а до моего кабинета девяносто пять — Белл спросила:

— Все они тут не просто так, да? Наверное, пытаются вытянуть из нее все, что только можно? Она знает?

— Думаю, ей безразлично.

— Я бы не стала терпеть тех, которые обнимаются на полу. Вышвырнула бы их.

— Козетта этого никогда не сделает.

Белл не читала книг. Сомневаюсь, что после окончания школы она прочла хотя бы одну книгу, но если видела томик, непременно брала его и внимательно рассматривала, с удивлением и любопытством, подобно тому, как рассматривают замысловатый узор. Мы закурили, и она обошла комнату, разглядывая все вокруг, пораженная, что я пишу роман; посмотрела на книгу «Княгиня Казамассима», [44] Новелла Г. Джеймса. которую я читала, полистала пару справочников у меня на столе, взглянула на купленные Козеттой словари, а затем, наконец, повернулась спиной к литературе и ее тайнам, лицом ко мне и к действительности, в которой она разбиралась.

— Полагаю, Фелисити бросила Эсмонда. Во время ссор она всегда говорила, что бросит его раньше, чем ей исполнится тридцать пять. Эсмонд приедет за ней, вот увидишь, и она вернется к нему.

Я не могла с этим согласиться. Фелисити была непреклонна и заявляла, что никогда не вернется. Даже если больше не увидит детей. Она даже нашла себе работу официантки в кафе в Шепердс Буш. Я еще не знала: в том, что касается поведения людей, Белл почти всегда оказывалась права. Она разбиралась в людях и могла предугадать их реакцию. Не имея привычки к чтению, почти ничего не зная о литературе, Белл не попала под действие ее наркоза, притуплявшего чувства, и ее суждения о человеческой природе не были искажены ложной реальностью книг.

— Фелисисти собирается развестись, — сказала я.

— Эсмонд никогда не согласится на развод.

— По новому закону у него нет особого выбора, — возразила я. — Через пять лет Фелисити может развестись с ним и без его согласия.

Белл уклонилась от прямого ответа. Она зажгла вторую сигарету от окурка первой и села на пол, прислонившись к стене. К комфорту она всегда была безразлична.

— Кто знает, где мы все будем через пять лет?

Когда Белл собралась уходить, полил дождь. Я предложила ей переночевать у нас, хотя народу набралось уже много и пришлось бы доставать еще один спальный мешок. Но Белл не осталась, даже несмотря на то, что время приближалось к полуночи. Не сказала она и где живет. Конечно, дело было не совсем так, Белл не отказывалась говорить, просто я не задавала прямого вопроса. Я спросила номер ее телефона, а она ответила, что у нее нет телефона. Однако до Аркэнджел-плейс Белл добиралась пешком — она сама сказала мне, когда пришла в первый раз. В отличие от меня Белл была превосходным ходоком, и ей ничего не стоило пройти три или четыре мили, так что радиус окружности, внутри которой мог находиться ее дом, получался довольно большим.