Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

Пришла Дон Касл с мужем, которые чувствовали себя явно не на месте, но были полны решимости повеселиться. Пришел даже Морис Бейли. Весь вечер он провел в столовой, беседуя с Тетушкой. Уолтер Адмет был с новой женщиной — конец моим надеждам соблазнить его, — а Фей, которую Козетта давно простила, с новым мужчиной. Пара балетных танцоров, муж и жена, недавние знакомые Козетты, приехали рано. Красотой Пердита Рид могла соперничать с Белл, но была совсем не похожа на нее: крошечная, белокожая, с классической балетной внешностью и черными, как вороново крыло, волосами. Она была уже в шаге от международной известности, когда влюбилась в танцовщика из Мадрида. Вероятно, Пердита хотела, чтобы он всегда выступал вместе с ней, и это разрушило ее карьеру. Я случайно услышала, как новый приятель Фей презрительно отозвался о Козетте, и хотя Луис Льянос лишь улыбнулся в ответ, но встать на ее защиту не поспешил. Они снимали квартиру в Хэмпстеде, изящно и дорого одевались, но были бедны.

Многие пришли на эту вечеринку, как справедливо заметила Белл, ради бесплатного угощения.

— Все слетелись сюда, — сказала она, — на дармовщинку.

Я вспомнила эпизод из «Великого Гэтсби», [47] Роман Ф.С. Фитцджеральда. когда в доме Гэтсби собирается большая компания и юные дамы говорят о нем гадости, срывая его розы и угощаясь его шампанским. Разумеется, Белл ничего такого не имела в виду, потому что никогда не слышала о Фитцджеральде и, если уж на то пошло, о других писателях тоже. Иногда мне кажется, что всем было бы лучше, если бы я о них тоже не слышала и в университете изучала историю или политическую экономию.

Еду нам привезли готовую, но все обслуживали себя сами. Наливали тоже сами, потому что у Козетты, которая редко выпивала больше полбокала вина, так было заведено, но это оказалось ошибкой. К половине одиннадцатого многие уже напились. Примерно к тому же времени по лестнице откуда-то снизу начал подниматься сладковатый дымок марихуаны. Тетушка последовала за ним, захватив с собой вещи, которые старые дамы берут с собой в постель: книгу, очки, сумочку и корзинку с шитьем. К моему удивлению, Белл вскочила и предложила ей руку. Тетушка с трудом тащилась по лестнице, держась за перила, с выражением усталой растерянности на сером лице, и Козетта, наблюдавшая за ней с лестничной площадки внизу, уже собиралась броситься на помощь. Такого от Белл я не ожидала — раньше она, похоже, вообще не замечала Тетушку. Тем не менее Белл знала, где находится спальня старушки, потому что открыла нужную дверь, провела Тетушку в комнату, произнесла: «Спокойной ночи, миссис Миллер», — и пожелала приятных снов.

Мы спустились по лестнице в поисках того, что Белл лаконично называла «травкой». Лестничная площадка на том этаже, где находилась гостиная, была просторнее остальных, и там с одной стороны стоял диван с изогнутыми подлокотниками, а с другой — что-то вроде тахты без спинки, но с вертикальными боковинами. Когда-то у меня была открытка с фотографией Пруста, сидевшего на похожей тахте, которая привела Козетту в восторг, и она заплатила антиквару с Кенсингтон-Черч-стрит огромные деньги, чтобы он нашел для нее такую же. Теперь на ней сидели Фелисити с Харви и, наверное, следуя примеру Мервина и Мими, целовались, обнимались и ласкали друг друга. На диване напротив сидел Адмет и пил бренди; его девушка лежала, пристроив голову ему на колени.

Гости сидели на ступеньках, по большей части пьяные; многие были заняты тем, что Айвор однажды напыщенно назвал «подготовкой к соитию». Морису Бейли все это надоело, и он собрался домой. Нахлобучив свою летнюю шляпу из белой соломки, он стоял перед входной дверью, пожимал руку Козетты и настоятельно советовал не переутомляться.

Мы с Белл ненадолго присоседились к компании курильщиков, которые устроились в столовой и передавали по кругу сигарету с марихуаной, наколотую на шляпную булавку с марказитовой розой, должно быть, принадлежавшую Козетте или даже Тетушке. Двери в сад оставались открытыми. Ночь была тихой и теплой, и большая оранжевая луна поднималась над крышами и шпилями Ноттинг-Дейл. Бледный свет, который она отбрасывала, казался каким-то таинственным. По мере того как всходила луна, похожая на большой, яркий, сферический фрукт, подул легкий ветерок, колыхавший серую листву и заставлявший листья эвкалипта дрожать, издавая негромкий треск. Несколько человек стояли у дверей и наблюдали восход луны, комментируя его с преувеличенным восхищением. В то время очень многие восторгались природой, почти любым природным явлением, даже цветущим сорняком, причем эти люди, как правило, абсолютно не разбирались в естествознании. В углу сада на каменной скамье, за которой росла высокая маклея с синеватыми, похожими на виноградные, листьями и пушистыми оранжевыми цветами, Гэри и Фей наблюдали за своим приятелем, который отправился в психоделическое путешествие. Они дали ему ЛСД, подмешав в ложку джема, и теперь отступать было уже поздно; еще ничего не произошло, но парень вспомнил вескую причину не экспериментировать с галлюциногенами.

— У меня фобия, — нервно говорил он. — Я боюсь пауков. А вдруг я их увижу? Они будут ползать по мне. Я сойду с ума, если увижу на себе пауков.

Доминик, умудрявшийся сохранять одиночество в толпе, стоял рядом и смотрел на них; лицо его было несчастным и растерянным, как у тайного христианина на римской оргии. Когда он меня увидел, смятение на его лице сменилось осуждением. Я знала, что Доменик скоро уедет — сестра нашла ему комнату в Килбурне, на соседней улице, — и, будучи трусихой, надеялась избежать сцен, объяснений и убеждала себя, что боюсь не достойного расставания, а скандального. Поэтому я поспешно отвела взгляд, отвернулась, взяла Белл под руку и повела в дом.

И тут одновременно случились две вещи. Часы на колокольне церкви Св. Архангела Михаила пробили полночь, и раздался звонок в дверь. И не просто звонок, а очень настойчивый, словно кто-то с силой нажал пальцем на кнопку звонка и не отпускал. Я подумала, что пришли еще гости, скорее незваные, чем званые, поскольку в доме было примерно поровну и тех и других. Иначе и быть не могло, потому что Козетта сказала Гэри, Фей, Доминику, Фелисити, Харви и даже балетным танцорам, чтобы они привели всех, кого хотят.

— Скорее всего, недовольные соседи, — сказала Белл.

Но это оказались не соседи и не гости. Это был Эсмонд Тиннессе.

В дом его впустил кто-то другой, но мы с Белл были первыми знакомыми, которых он увидел, если не считать жены, единственными людьми здесь, которых он знал, поскольку к тому времени Эльза, называвшая себя Львицей, вышла замуж и уехала во Францию. Эсмонд и раньше не отличался полнотой, но теперь похудел еще больше. И стал похож на аскета, даже на духовное лицо. Вроде монаха после сурового послушания или поста. Я вспомнила, что Эсмонд был очень религиозен, и теперь его лицо сохраняло сосредоточенное и отрешенное выражение, как у мученика на картине эпохи Возрождения. Или мне просто так казалось при лунном свете и колеблющемся племени свечей, единственного освещения прихожей.