Джо Лансдейл - У края темных вод

— Никто не предпринял умственных усилий, чтобы доискаться до истины, — твердил Терри. — Действия официальных властей ниже всякой критики.

Люблю послушать Терри — он разговаривает совсем не так, как мои родичи. Он-то не бросил школу, как я, — мне до нее было далеко добираться и не на чем, и проку я в ней особого не видела. Мама — она получила довольно хорошее образование — горевала, что я не хожу больше в школу, но так и не встала с постели, чтобы высказаться по этому поводу: надеть туфли для нее непосильное дело.

А Терри любил школу. Все любил, даже математику. Его мама раньше работала в школе и теперь занималась с ним дополнительно. Отец умер, когда Терри был еще маленьким, а его мама недавно взяла и вышла замуж за Гарольда Уэббера, он занимается нефтью. Терри его терпеть не может, придурка. Уэббер заставил мать Терри уйти из школы и сидеть дома с детьми, и тогда она решила открыть портновское ателье, но он и этот ее бизнес прикончил и все ткани велел выбросить, потому что, дескать, о семье должен заботиться мужчина, а женщина работать не должна, пусть даже ей нравится ее работа. И чего старался? В наших краях и мужчине-то найти работу трудновато, а уж работа для женщины попадается реже, чем крещеные гадюки.

С тех пор как его мать вышла замуж, у Терри и появилось в глазах такое выражение, точно у затравленного кролика — куда бы сбежать.

Джинкс умела читать и писать и немножко считать, примерно как я, но в школу она совсем не ходила. В наших местах нет школы для цветных, и ее учил дома отец, который ездил на Север подработать и там научился читать. Он говорил, цветным на Севере лучше, потому что там белые обращаются с ними так, словно они им по сердцу, хотя, может, в глубине души и там их тоже недолюбливают. И все-таки он вернулся, потому что скучал по семье и скучал по нашему Югу: тут-то он знал, кто есть кто и от кого ждать беды, и не требовалось столько умственных усилий, чтобы в этом разобраться.

Но когда в наших краях кончилась работа, он вынужден был снова отправиться на Север. Страсть как не хотелось, признавался он Джинкс, и, кажется, не врал, но пришлось ехать туда, зарабатывать деньги и посылать их Джинкс и ее матери.

Тут, в Восточном Техасе, никому хорошо не жилось. Из молодых всякий рад был бы удрать, но что-то прочно держало нас на одном месте, словно корни проросли в землю. Когда я прикидывала, не уехать ли, мне ничего не представлялось за пределами здешних мест, кроме лесов и болот. Ничего, кроме лесов и болот, — и еще Голливуд. Я стала думать о нем из-за Мэй Линн, она только о Голливуде и болтала. Еще я могла вообразить себе какие-то острова, просто острова, без имени. Голливуд, как послушать Мэй Линн, хоть она никогда там не бывала, это здорово, и туда я хотела бы попасть. Но, как говорит Джинкс, в одной руке мечты, в другой — то дерьмо, из которого на самом деле состоит жизнь, — которая рука перевесит? Она и о молитве так же отзывалась, но про молитву я такие слова старалась не повторять.

Мы решили наведаться в дом Мэй Линн, посмотреть, не явился ли ее папаша — если он там, надо сообщить ему печальное известие, а то он и похороны пропустил. Конечно, если он вернулся домой, так уже знает про Мэй Линн, но нам хотелось хоть что-то сделать, а если б мы не застали его дома, стоило бы там как следует осмотреться. Не могу толком объяснить, как мы это понимали, но нам не хотелось пока совсем распрощаться с Мэй Линн, и побывать у нее дома, потрогать ее вещи — это помогло бы нам сохранить память о ней.

Вместе с Мэй Линн погибли самые заветные мои мечты. Я всегда надеялась, что Мэй Линн все-таки сбежит в Голливуд и станет кинозвездой, а потом вернется и заберет нас отсюда. С какой стати ей возвращаться за нами и на что мы пригодимся там, во внешнем мире, этого я даже в мечтах объяснить не могла, но такое будущее устраивало меня куда больше, чем попросту вырасти и выйти замуж за какого-нибудь малого с табачной жвачкой за щекой и дыханием, густо отдающим виски, который будет избивать меня по меньшей мере раз в неделю, да еще и причесываться заставит.

А теперь все эти мечты утратили смысл, потому что Мэй Линн никуда не уедет и не станет кинозвездой. По правде говоря, мы не очень-то понимали, что с ней творится в последнее время. К тому дню, как она всплыла из реки с привязанной к ногам швейной машинкой «Зингер», я ее, наверное, уже с месяц не видела. Как я понимаю, Терри и Джинкс она тоже на глаза не попадалась.

Джинкс говорила, должно быть, Мэй Линн стала взрослой и сообразила, что будущей кинозвезде ни к чему вожжаться с цветной подружкой. Говорила, что за это зла не держит, но тут я ей не поверила: Джинкс, она злопамятная.

У меня были кое-какие соображения насчет того, как это вышло с Мэй Линн. Киношки она любила без памяти и села бы в машину к любому придурку, если б тот предложил подкинуть ее в город на выходной, когда крутят новую ленту. Мужики всегда охотно подвозили Мэй Линн. Мне бы пришлось улечься поперек дороги и прикинуться мертвой, чтобы остановить машину, и то, глядишь, через меня бы попросту переехали, как через дохлого опоссума. Могло ли случиться так, что Мэй Линн выбрала себе скверного попутчика, например озлобленного на жизнь коммивояжера, торгующего швейными машинками «Зингер»? Это, конечно, был поспешный и, как сказал бы Терри, необоснованный вывод, но даже и так я поработала детективом лучше, чем констебль Сай, который вовсе не шелохнулся.

Чтобы попасть в дом Мэй Линн с нашего берега, надо либо пройти десять миль до моста, перейти реку и пройти, стало быть, десять миль в обратную сторону, или сесть в лодку и переплыть на ту сторону прямо к ее дому — так оно часа на три быстрее.

Мы взяли папашину лодку, ту самую, с дыркой в дне, и, пока мы с Терри гребли, Джинкс кофейной банкой вычерпывала воду. Потом мы поменялись, я взяла банку, а она — весло.

Деревья нависали над рекой, длинные лозы плюща и низки мха почти касались поверхности воды. Вокруг, как всегда, вились морские змейки и черепахи, длинноногие птицы резким нырком бросались с небес в воду за рыбой, а маленькие водяные жучки легко и весело мельтешили повсюду, будто танцевали.

Мы долго плыли молча, а потом Джинкс сказала:

— Слышите?

— Ты о чем? — спросил Терри. Галстук он так и не снял, только узел сдвинул вниз, чтоб не давил на кадык.

— Стук слышите? — уточнила Джинкс.

Мы перестали грести и прислушались. Что-то такое и мне почудилось.

— Деревья качаются и бьются друг о друга на ветру, — решил Терри. — Лес тут слишком густой, вот и шумит. Видишь, какой сильный поднялся ветер?

Я глянула — деревья и впрямь раскачивались, как пьяные. И по воде пошла сильная рябь.

— Насчет ветра ты, может, и прав, — согласилась Джинкс. — Но стучат не ветки. Это кости стучат.