Джо Лансдейл - У края темных вод

В то лето папаша от электрошока и динамита перешел к зеленым орехам — решил на этот раз отравить рыбу. Динамит — штука ненадежная, за пару лет до того он каким-то макаром лишился двух пальцев на руке, и на щеке у него остался странный такой ожог: посмотришь, вроде как след помады от поцелуя, потом приглядишься — больше смахивает на сыпь.

Электрошоком рыбу глушить самое то, хоть и не так сподручно, как динамитом, но папаша всегда ворчал, когда настраивал аппаратуру и совал накаленную проволоку в воду: мол, недосмотришь, кто-нибудь из цветной мелочи — их полным-полно выше от нас по течению — как раз полезет купаться и получит крепкий заряд, от которого ребятенок сам всплывет кверху брюхом, или же (считай, повезло) электричество повредит бедолаге мозг, и он сделается придурком вроде кузена Ронни, которому смысла в башке не хватает уйти в дом с дождя — да он и под градинами будет стоять и озираться.

Бабка моя, злобная старая кошелка — к счастью, она уже померла, — твердила, будто у папаши есть Дар. Он, мол, человек особенный, вроде как в будущее заглянуть может. Коли так, что ж он не заглянул в это самое будущее и не поостерегся, чем напиваться в хлам перед тем, как взяться за свою взрывчатку и лишиться пальцев?

И к цветным он никогда особой симпатии не проявлял, так что эти отговорки насчет бедного мальца, который может поджариться электрошоком, я не принимала, а попросту ему неохота было возиться с аппаратом. Мою чернокожую подругу Джинкс Смит он крепко недолюбливал и все твердил, будто наша семейка выше ихней, хотя они жили пусть в маленьком, но чистеньком домике, а у нас дом грязный, здоровенный, крыльцо уже провалилось, и трубу пришлось подпереть брусом, а во дворе бродят кабаны и подо все подрываются. А что касается кузена Ронни, по-моему, папаша из-за него вовсе не горюет, он частенько прохаживается на его счет и передразнивает, как Ронни шатается и врезается в стенки. Хотя если папаша напьется как следует, это уже не «как Ронни», а как сам папаша — не так уж сильно они отличаются, по правде сказать.

Вообще-то пусть даже у папаши имеется Дар видеть будущее, умишка у него не хватит что-нибудь предпринять вовремя.

И вот он прихватил десяток мешков, вместе с дядей Джином набил их зелеными орехами, добавил камней, чтоб потяжелее стали, и они спустили мешки в воду на канатах, а канаты привязали на берегу к корням и к веткам деревьев.

Мы с моим приятелем Терри Томасом тоже пришли к реке посмотреть и помочь, ведь другого занятия у нас все равно не имелось. Терри и вовсе идти не хотел, когда я ему сказала, куда мы идем и зачем и чтоб он шел со мной, но в конце концов перестал спорить и пошел, помогал мне забрасывать мешки и вытаскивать рыбу. Дергался он при этом сильно, потому как побаивался и папашу моего, и дядю. Тут я его понимаю, сама их не люблю, но мне нравится трудиться у реки и делать то же, что делают мужчины, хотя я бы, наверное, предпочла посидеть с удочкой и наживкой, а не возиться с мешками отравы. И все-таки тут, на берегу, куда лучше, чем дома — со шваброй и мой опять полы.

Бабка по отцу вечно твердила, будто я веду себя совсем не как девчонка, что мне бы сидеть дома, полоть огород, лущить горох и делать всякую женскую работу. Бабка наклонялась вперед в своем кресле-качалке, глядела на меня своими жидкими глазками без всякой симпатии и приговаривала: «Сью Эллен, как же ты выйдешь замуж, ежели не умеешь ни убирать, ни готовить и никогда не причесываешься?»

Это она, конечно, врала. Женскую работу я делала с тех пор, как себя помню, разве что ловкости у меня не прибавлялось. Не выходило толком, и все тут. А если вы сами когда-нибудь эту работу делали, то скажите, много ли от нее радости? Мне нравились мальчишеские дела, мужская работа. То, чем занимался папаша. Он-то из шкуры вон не лез, ловил рыбу и зверей капканами на шкуры, стрелял белок, а похвалялся так, ровно тигра уложил. Напьется вусмерть, и пошел хвалиться. Выпивку я тоже один раз отведала, и с меня довольно. То же самое скажу о жевательном табаке, о сигаретах и обо всем, во что добавляют латук.

А насчет прически, тут бабка так волновалась, словно я против веры поступаю, что волосы не укладываю, а мне в голову нейдет, как это Господь, у которого и без того столько хлопот, станет еще переживать по поводу моей укладки.

В тот самый день, про который я вам рассказываю, папаша с дядей Джином понемножку прикладывались к бутылке и забрасывали в реку мешки, и вода от ореховой скорлупы становилась темно-коричневой. Малость времени прошло, и точно: поплыли окуньки брюхом кверху.

Мы с Терри стояли на берегу и смотрели, а папаша с дядей Джином сели в лодку, оттолкнулись от берега, вышли на середину реки и давай сгребать рыбу сетями, точно падалицу. Столько рыбы набралось, сразу ясно: будем ее жарить и нынче, и назавтра, а потом будет кормиться вяленой рыбой — еще одно из тех дел, которые я не люблю. Забыла сказать раньше. Джинкс говорит, вяленая рыба пахнет, как грязные трусы, и с этим не поспоришь. Если ее закоптить как следует, другое дело, но вяленую грызешь-грызешь, словно дохлую суку за титьку тянешь.

Орехи на самом деле не морят рыбу до смерти, а вроде как оглушают, и оттого она всплывает белым брюхом кверху, жабры так и ходят. Папаша и дядя Джин собирали ее в сеть-сачок на палке и сбрасывали в мешок, чтоб потом выпотрошить и почистить.

Мешки с орехами, как уже сказано, были привязаны к берегу веревками, так что мы с Терри спустились к воде и начали тащить их из воды. Орехи еще не весь свой яд отдали, можно было спуститься с ними пониже по течению и там тоже травануть рыбу, так что нам велено было доставать мешки. Мы вместе ухватились за веревку — и давай тянуть, но мешок намок и стал тяжелым, не по силенкам.

— Ща вылезем поможем! — крикнул из лодки папаша.

— Наплюй, — посоветовал Терри. — Охота кишки надрывать.

— Я так легко не сдамся, — возразила я и глянула, что там у них с лодкой. Днище протекало, стало быть, папаша и дядя Джин долго посреди реки торчать не станут. Дядя Джин вычерпывал воду жестянкой из-под кофе, а папаша уже вовсю греб к берегу. Вот они уже причалили и тоже взялись за канаты, чтобы помочь нам.

— Черт! — пробурчал папаша. — То ли эти орехи тяжелые стали, что твой «форд», то ли я на ноги ослаб.

— Ты ослаб, — ответил ему дядя Джин. — Ты уже не тот, что был раньше. Не образец мужской силы да крепости вроде меня.