Джим Томпсон - Кромешная ночь

Услышал. Из номера плеск и пение.

Всю одышку и дрожь как рукой сняло. Повернул шишку двери. Не заперто.

Встал в дверях ванной, глядя в упор. Она только что скрылась в пене, выставив одну руку, чтобы намылить под мышкой. Увидела меня, выронила мочалку и тонко пискнула.

— Карл, зайка! Ты напугал меня до смерти!

— Что вы здесь делаете? — проговорил я.

— Как? — Она склонила голову набок, глядя на меня с ленивой улыбкой. — Ты что же, не узнал свою жену, миссис Джек Смит?

— Что вы здесь делаете?

Ее улыбка начала вянуть, жухнуть по краям, как осенний лист.

— Ну что ты сердишься, зайка, я… я… Ну, не смотри на меня так. Ну, знаю, я должна была приехать завтра, но…

— Вылазь оттуда, — сказал я.

— Ну как же ты не понимаешь, зайчик! Так получилось. Откуда ни возьмись сестра со своим бой-френдом приперлись к нам в Пиердейл, и я… Было вполне естественно уехать в Нью-Йорк с ними вместе. Никто и не подумает, что дело нечисто.

Я не слышал ни единого ее слова. Не слышал и слышать не хотел. То есть я слышал, но заставлял себя не воспринимать. Кому нужны объяснения! Мне было не важно, естественно там что-то было или неестественно, чисто или нечисто. От ужаса меня тошнило, валило с ног, надо мной тяжело нависала, готовая раздавить, участь Кувшин-Вареня. И не отпрянешь, не сбежишь. Следят, ждут, чтоб улучить момент, сбить подножкой.

А я? Что я умею делать? Только убивать.

— Вылазь оттуда, — сказал я.

Я мерно бил газетами по ладони.

— Вылазь — шлеп — оттуда — шлеп, шлеп — Вылазь — шлеп — оттуда — шлеп, шлеп …

Ее лицо стало белее хлопьев пены, но хладнокровия ей было не занимать. С вымученной улыбкой она снова склонила голову набок.

— Ну, ты, зая, придумал. Прямо вот при тебе? Лучше бы шел в кроватку, а я…

— Вылазь — шлеп — оттуда — шлеп, шлеп — Вылазь — шлеп …

— Пожалуйста, зайка. Уж прости меня, дуру… Тебе будет сладко-сладко. Ведь я уже больше года как не эт-самое, а ты и представить не можешь, что это для женщины… Ты даже и не знаешь, как сладко-сладко я тебе…

Тут она приумолкла. Потому что я уже тащил ее из воды, намотав мокрые волосы на кулак. Вырваться не пыталась. Медленно поднялась — сперва шея, груди; хлопья пены стекали неторопливо, словно не желая с ними расставаться.

Наконец встала.

Шагнула из ванны.

И вот стоит уже на банном коврике, изо всех сил борясь с тем, с чем ей пришлось внутри себя бороться: вся — жертва, вся — покорность. Но нет, чувствует, простой покорности будет маловато. Она поняла это даже раньше меня.

Медленно-медленно подняла руки — так медленно, что они казались вовсе неподвижными, — и прикрыла ладонями лицо. Шепнула:

— Только не по лицу, Карл. Только не бей меня по…

Я хлестнул ее газетами по животу. Слегка. Хлестнул по грудям. Размахнулся ударить наотмашь — и с поднятой рукой замер. Пусть крикнет, пусть попробует увернуться. Я очень надеялся, что она так и сделает… и тогда счастье от нее отвернется.

Слишком много счастливцев развелось на белом свете!

— А ты хорошая актриса, — сказал я. — Ну, давай скажи, что ты не актриса. Скажи, что ты не подстрекала меня, разыгрывая из себя прожженную и доступную, чтобы меня на дело подписать. Давай-давай, скажи! Или, может, я вру?

Молчит. Даже не шевельнется.

Я выпустил из руки скрученные газеты. Меня качнуло вперед, я сел на крышку унитаза и заставил себя рассмеяться. Хохотал, захлебывался смехом, давился и всхлипывал, качаясь на горшке взад и вперед. Словно поток пронесся сквозь меня, им промыло мое нутро, унесло страх, психованность и тревогу. После него я сделался чистым, непринужденным и окрепшим.

Со мной всегда так. Если нашел в себе силы смеяться, я в порядке.

Тут я услышал, что и она несмело фыркнула, а через миг уже смеялась этим своим хрипловато-гортанным — словно в ночном салуне — смехом. Смеясь, опустилась передо мной на корточки, лицом уткнувшись в мои колени.

— Ах ты, чокнутый мелкий негодяйчик! Ты ж у меня десять лет жизни отнял!

— А, так тебе теперь шестнадцать? — веселился я. — Хочу-хочу-хочу!

— Во псих! Что, ради всего святого, на тебя нашло? — Она подняла голову, еще смеясь, но с видом все же слегка встревоженным. — Да почему ж мне было не зайти? Нормально, ведь сестра со своим…

— Да, конечно, нормально, — сказал я. — Обалденно! Полный отпад. Просто у меня сегодня был трудный день, и я не ожидал тебя, а кроме того… Ай да какая разница! Забыли. Дай-ка я встану с унитаза, пока не провалился в очко.

— Ага, только, зая…

Приложив кулак, я поднял ее подбородок.

— Что — «только»? Забыли или не забыли?

— Ну-у… — Она поколебалась; потом быстро кивнула и вскочила на ноги. — Поганец! Тиран! Пошли, налью выпить.

В дорожной сумке у нее была поллитровая бутылка виски. Накинув халатик, она ее откупорила, и мы уселись по-турецки на кровать, стали пить, курить и разговаривать. Особо ничего объяснять уже было не нужно. С моей легкой руки лед тронулся еще тогда, в ванной. Кто я есть, она теперь знает, если не догадывалась прежде. Знает, зачем я в Пиердейле. Знает, зачем затащил ее в Нью-Йорк. И, похоже, это ни капли ее не смущает.

— Малый Бигер! — произнесла она, глядя на меня сияющими глазами. — Малый Бигер. Это надо же! Господи! Зая, я ведь про тебя слышала еще во-он когда!

— О’кей, о’кей, — сказал я. — Значит, я знаменит. А теперь выкинь это имя из башки и не вспоминай больше.

— Конечно, зая. Карл.

— Как я это сделаю, еще не ясно. Надо обмозговать вместе. А теперь насчет денег…

Оказалось, она и тут не промах. Могла запросить пятнадцать или двадцать тонн. Я мог согласиться. А потом я мог подумать (да и другим передать): ну, мол, у девушки и аппетиты! Может, нам лучше ее… того… утихомирить?

— Да ну, зая! — Она скривила губы. — Давай об этом не будем, а то что ж получится, я… из-за этого ? Мы будем вместе, правда? Ну, в смысле, потом. А ты не из тех, кто загребает все под себя, это я поняла уже.

— Только ведь это «потом» наступит не так уж скоро, — сказал я. — Мне придется сидеть на жопе ровно как минимум до лета. Ты, разумеется, в любой момент можешь свалить, но я к тебе присоединиться смогу разве что летом.

— Я подожду. А куда мы поедем, а, зая? В смысле — потом.

— Разберемся. Это не проблема. С деньгами всегда найдешь где перекантоваться. Черт, да хотя бы и здесь можно жить, да где угодно, но — через пару лет, когда тут все немножко поостынет.

— А ты меня… Ты не находишь меня мерзкой, а, Карл?

— Да откуда ж я знаю. Я тебя еще не попробовал.

— Ну, не дури, не в том смысле, ты ведь понял. Ты не думаешь, что я… что я так же могу поступить и с… Ты меня не будешь опасаться, а, зайка? Не решишь, что лучше тебе меня…

Я затушил хабарик.