Франк Тилье - Монреальский синдром

Люси кивнула и продолжила:

— Лакомб поддается на уговоры и соглашается. Чтобы скрыть достигнутое от ЦРУ, они прячут фильм с кроликами за другой, достаточно странной короткометражкой: ничего подобного никто другой сделать бы не сумел, зато Жак на такие странности — мастер. Даже если американские спецслужбы видели эту короткометражку, они ведь по долгу службы конечно же проверяли все бобины, их копии, пленку, они ничего не поняли. Самое большее, что они смогли обнаружить, помимо открытого изображения, — наличие кадров с Жюдит Саньоль, проникающих прямо в подсознание. Гений и безумец Жак Лакомб обдурил американскую разведку на ее собственном поле, заставил играть в свою игру.

— Точно. А у Петерсона уже созрел план скрыться, бежать из Канады, но он хочет взять с собой Алису — девочку, благодаря которой смог воспроизвести синдром Е. Кем она была для ученого? Только объектом исследования, подопытным кроликом? А может быть, он проникся к ребенку своего рода симпатией, привязался к Алисе? Или дорожил ею всего лишь как живым доказательством своего успеха? Трофеем? Диковинкой? Не имеет значения. Как бы там ни было, он женится, удочеряет Алису и избавляется от Лакомба, устроив пожар. Затем — возможно, с помощью и на деньги французской разведки — перебирается на родину и исчезает там из виду вместе с Алисой и оригиналом фильма.

— Вот только Лакомб, со своей стороны, тоже принял меры. Сделал несколько копий короткометражки и спрятал их в разных местах. Эти двое, должно быть, жили в постоянном страхе, боясь не только ЦРУ, но и один другого. Наверняка у обоих было нечто вроде мании преследования.

— Ты права, но меры предосторожности не спасли Лакомба, он погиб от руки напарника. А Петерсон укрылся где-то во Франции, под крылышком у французских спецслужб, и, скорее всего, продолжал работать. Открытый им синдром Е — прямо под носом у ЦРУ — стал достоянием французов, а Алиса — жертвой фанатизма Петерсона, заложницей его безумия. Мы знаем, сколько мук перенесла девочка в Мон-Провиданс, знаем, что произошло с ней в экспериментальной палате: она первой набросилась на кроликов, она высекла искру, из которой разгорелось пламя бойни. Именно Алиса — «пациент зеро» с синдромом Е, именно в ней — причина безумия, охватившего остальных девочек. Эксперимент не мог пройти для нее без последствий, нет, он оставил в ребенке глубокий след, изуродовал психику. Агрессивность, склонность к насилию укоренились в девочке помимо ее воли, стали частью структуры ее мозга. Но это не помешало ей проявить блестящие способности и — почти наверняка — продолжить дело папаши. Если можно так сказать, Алиса приняла у него эстафету.

— Не могу забыть, как выглядели тела Люка Шпильмана и его подружки… Все эти удары ножом… Сколько там было неистовства, остервенения, слепой злобы, неоправданной, немотивированной, нет, невозможно такое понять!

— И то же — с девушками в Египте… И то же со стариком-реставратором… И с кроликами. Сейчас Алисе шестьдесят два года, но возраст не мешает ей убивать. Безумие и жестокость живут в ней, как жили во всех тех, кто оказался замешан в этой истории.

Люси, уставившись в землю, сжала кулаки, покачала головой:

— И все-таки есть кое-что, чего я не понимаю. Зачем Мухаммеду Абану вживляли электроды, то есть для чего было делать ему глубинную стимуляцию мозга?

— Ничего тут нет особенно сложного. Имело место естественное, внезапное и неконтролируемое проявление синдрома Е в Легионе, которое привело к убийству пяти легионеров-новобранцев. Вот только Абан, раненный в плечо, остался жив. Но, с одной стороны, нельзя было оставить его в живых именно из-за того, что он стал свидетелем случившегося, а с другой — он, как Алиса, был тем самым «пациентом зеро». Думаю, прежде чем его прикончить, Алиса Тонкен, она же Колин Санате, хотела провести эксперимент. У нее оказался под рукой живой человек, способный послужить ей подопытным кроликом, такое случается не часто. Она заполучила кого-то, кто, по существу, был подобием самой Алисы и, по-видимому, вернул ее к самому мучительному периоду ее жизни. Одному богу известно, каким пыткам она его подвергла…

Лицо Люси омрачилось.

— Да, одному богу известно… Но мы тоже скоро узнаем…

Она встала, проследила глазами за самолетом в небе, потом повернулась к Шарко, который нервно крутил в руках мобильник.

— Небось хочешь позвонить шефу?

— Ну да, именно это я и должен сделать.

Люси сжала ему запястья:

— Единственное, о чем я прошу: дай мне возможность увидеть Алису. Лицом к лицу. Мне необходимо поговорить с ней, посмотреть ей в глаза, чтобы избавиться наконец от наваждения. Не хочу больше думать о ней как о несчастной маленькой девочке — хочу как о худшей из убийц!

Шарко сразу вспомнил, как сам он смотрел на насаженное на стальную трубу тело Атефа Абд эль-Ааля, вспомнил чувство патологической радости, которую ощутил, крутанув колесико зажигалки и увидев лицо араба сквозь языки пламени. Комиссар подошел к Люси и прошептал ей прямо в ухо:

— Эта история длится дольше полувека, несколько часов значения не имеют. Я позвоню ему перед самым отлетом, я тоже хочу быть в первом ряду и ничего не пропустить. Нет, а ты-то как думала?

Улетели они в тот же вечер, взяв билеты на последний рейс до Парижа. Самолет оказался наполовину пустым, и устроились они рядышком. Люси, прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, смотрела, как Монреаль внизу превращается в подобие огромного светящегося корабля, как его постепенно заволакивает ночная тьма. Город, который запомнится ей только самой мрачной своей стороной.

Потом под ними поплыла черная бездна океана, той внешне безобидной громады, в которой неустанно плещется жизнь и в чьей утробе — наша будущая судьба.

Шарко, сидевший слева от Люси, надел маску для сна и поудобнее устроился в кресле. Голова его покачивалась, он наконец расслабился. Конечно, они могли бы потратить эти восемь часов над океаном на разговоры, рассказать друг другу свою жизнь, открыть свое прошлое, они могли бы за это время научиться лучше понимать друг друга, но оба знали, что молчание в этом смысле надежнее слов.

Люси с печалью и неутоленным желанием смотрела в его лицо, читала следы пережитого. Проведя тыльной стороной ладони по щетине, она вспомнила, что связь между ними зародилась в эпицентре их страданий. И все-таки есть надежда. В глубине души ей так хотелось убедить себя, что надежда есть, что на всех выжженных землях снова заколосится пшеница, не тем летом, так этим, так когда-нибудь. Наверное, этот человек пережил все самое ужасное, что только можно пережить, наверное, он изо дня в день старательно катил своим посохом шарик жизни, который все разрушался и разрушался всякий раз, как ему приходилось заходить на территорию зла. И тем не менее — Люси хотелось попробовать. Попробовать вернуть ему хотя бы одну десятую, одну сотую того, что он потерял. Хотелось быть с ним рядом, когда дело не ладится и когда ладится. Ей хотелось, чтобы он обнял ее двойняшек, чтобы, зарывшись лицом в их волосы, он, может быть, подумал об их общем ребенке. Ей хотелось быть с ним, вот и все.