Анна Малышева - Привидения являются в полдень

Долгое время ему удавалось держать ее на расстоянии, не подавать ей твердых надежд на развод. Она терпела. Ребенок — мальчик с зелеными глазами Игоря и светлыми волосами Иры — родился в апреле следующего года. Игорь часто бывал у Иры, но по-прежнему не делал никаких решительных шагов к разводу и женитьбе. Отношения с Катей вступили в новый этап. Она завела любовника. Об этом он узнал от Иры — Катя проболталась ей, когда стриглась. Для Игоря это было немалым оскорблением. Но что он мог поделать? Ведь он поддерживал легенду о своей импотенции, говорил, что лечится, а в сущности — почти ежедневно бывал у Ирины. «Я предал Катю, — думал он. — И она сделала ответный шаг — предала меня. Что же теперь терзаться…» Но он ревновал ее — ревновал до такой степени, что иногда ему хотелось ее избить. В его душе воцарился полный хаос. Он сам не мог себе сказать, любит ли он еще жену, которую ревнует так страшно, как он относится к Ире, погубившей его семью, как он относится к себе… Иногда он оправдывал свое поведение — Катя сама виновата в том, что ему однажды потребовалась другая женщина. Иногда — казнился. Но выхода не было.

Единственным светлым пятном был ребенок. Он сам не заметил, как привязался к сыну. Он любил играть с ним, часто приносил ему подарки, с радостью гулял бы с ним, если бы не боялся, что на него обратят внимание соседи. Довольно было и того, что его несколько раз видели, когда входил к Ирине. Огласки он не хотел. Для всех родственников и знакомых Иры ребенок не имел отца.

Он часто задумывался над этим вопросом. «Может быть, плюнуть на все и развестись? — спрашивал он себя. — Катю уже не вернуть, этот тип крепко вцепился в нее… Да и она сама, если все узнает… Ира грозится, что позвонит и расскажет. Пока она молчит я говорил ей, что, если она сделает такое, я больше никогда не приду к ней. Заставить меня она не сможет. Пока она молчит, но гадость в том, что Мишка…» Один раз ребенок назвал его «папой». Ира торжествующе улыбнулась. Игорю стало дурно. Он ничего не сказал сыну, поцеловал его на ночь и помог Ире уложить. Вечером на кухне произошел серьезный разговор. Ира больше не просила и не плакала. Она держалась твердо и говорила, что больше ждать не будет, что все расскажет его жене. Мишке уже три года, и больше оставаться без отца ему нельзя. Он должен знать, кто его отец. Все должны знать. Иначе его жизнь будет сломана. Сын нуждается в отце, и она сделает так, чтобы он у Мишки был.

Игорь молчал. Он решился бы на этот шаг — на развод, если бы не перспектива жизни с Ирой. Теперь он хорошо знал все ее недостатки: ревнива, истерична, мстительна, склонна к интригам. Мишку он любил, но пожертвовать из-за него своей свободой… Пока он жил с Катей — до связи с Ирой и после, — он был свободен. Теперь, даже не женившись еще на Ире, он чувствовал себя опутанным какой-то сетью, из которой трудно было вырваться. В тот вечер он уговорил ее подождать. Но потом все стало еще хуже.

Она нарушила данное ему обещание и принялась звонить ему домой. Звонила она пока ему, а не жене — тем более что жена всегда возвращалась поздно. Чаще всего она требовала, чтобы он приехал, — и ему приходилось ехать, чтобы не злить ее. Даже встречи с сыном не радовали теперь Игоря. Он измучился, уверяя Иру, что скоро, совсем скоро примет какое-то решение. Она ему не верила. Когда он, совершенно разбитый, пытался уйти, она удерживала его и говорила, что он опять спит с женой. Она позвонит ей и проверит это. Он шарахался от ужаса, услышав такие слова. Ее подозрения проистекали из того, что теперь Игорь все реже хотел спать с ней, с Ирой. В конце концов ему опротивели все женщины. Тогда-то и случилось с ним то, странное…

Машина у него сломалась. Он выругался, оставил ее на обочине и решил вернуться домой автобусом. День был дождливый, и на душе у него было скверно. Ни единого просвета. В автобусе было очень тесно — час пик, все ехали по домам, как и он. Толпа прижала его к спине молоденькой девушки, светловолосой, тоненькой, в очень короткой юбке. Их тряхнуло раз, другой… Он опустил глаза и увидел, что ее юбочка неудержимо лезет вверх по ее ногам. Показался край трусиков. Он смотрел на них как завороженный. Потом ему пришло в голову, что кто-нибудь может обратить внимание, куда он смотрит. Он незаметно осмотрелся по сторонам. Но никто не смотрел на него, все слишком устали, были слишком замучены теснотой. Никто не обращал на него внимания. Девушка пошевелилась, пытаясь стать поудобнее, и юбочка совсем уползла вверх. Теперь она прижималась к его бедрам своей аппетитной попкой, едва прикрытой дешевыми трусиками. Он сам не знал, что с ним произошло, — ему стало так сладко, что даже затошнило. Он придвинул к ее попке руку — для этого пришлось сделать одно незаметное движение — и коснулся гладкой, атласной кожи. Девушка почувствовала его прикосновение. Она напряглась и замерла. «Сейчас она повернется! — в ужасе подумал он. — Что я делаю? Сейчас она повернется и обматерит меня!» Но она не повернулась. Он все еще держал руку на ее теле. Потом принялся слегка поглаживать нежную кожу. Девушка стояла смирно, только слегка дрожала. Он поймал себя на мысли, что ему вовсе не хочется увидеть ее лицо, не хочется услышать ее голос, не хочется познакомиться с ней, даже спать с ней ему не хотелось. Хотелось стоять так целую вечность, поглаживая и лаская ее, все смелее и откровеннее, чтобы она никогда не поворачивалась, не видела его, чтобы не влюбляться, не разговаривать, не встречаться, не иметь от нее ребенка, не знать, кто она и чем она живет, и вообще никогда больше не видеть ее… Чтобы не страдать.

Она вышла, когда он достиг крайнего возбуждения. Она так и не посмотрела на него. Была вся красная. Может быть, даже вышла она не на своей остановке, но это его не волновало. Он хотел только одного — приехать скорее домой и уединиться в ванной. Так он и сделал. Ему случалось иногда удовлетворяться таким незатейливым способом — тюбик с вазелином помогал ему в этом, но никогда это не было так остро и так сладко. Когда он мыл руки под краном с горячей водой, перед ним стояла та девушка — ее спина, ее волосы, ее гладкая попка… Он подумал, что это слишком опасно. Девушка не повернулась, но другая на ее месте могла бы повернуться… Но на другой день он повторил этот опыт. И женщина, со спины — его ровесница, тоже не оказала сопротивления. Более того — случилось нечто новое: она доехала с ним до конца, и, когда автобус тряхнуло и их сильно прижало друг к другу, он внезапно кончил и смочил себе брюки. Ему пришлось выскочить и спрятаться в ближайшем парке, прикрыв брюки газетой. Дальше все пошло само собой. Это стало для него единственной отдушиной. Здесь ему не приходилось притворяться: здесь он был никто и ласкал никого. Он всегда смотрел в другую сторону, когда занимался этим, чтобы окружающие не могли даже заподозрить, что он в этот миг лезет женщине под трусы. Сам он никогда не обнажался — такого он не допускал. Никто не знал, чем он стал заниматься, и он надеялся, что никто об этом и не узнает. Стыдно ему не было — он слишком устал.