Наиль Измайлов - Убыр

Бить буду, как дичь, но не дамся, решил я, и в голове махом, но разборчиво пробежал мультик, в котором я бил всех, как дичь, по очереди. Я поежился, прижимая руки к бедрам. А Эдик повторил:

– Проверь, говорю.

И положил руку на кобуру.

– Да чего там, – пробурчал прыщавый, но двинулся вперед, все так же поигрывая дубинкой.

Проходя мимо, он повернулся ко мне и предупредил:

– Ну смотри, чумазик, если соврал…

И кинулся вперед.

И все со скрипом кинулись вслед за ним. Потому что электричка тормознула со всей дури, неприятно скрежетнула и остановилась.

Я вскочил со скамьи, тошно предчувствуя, что увижу прыщавого надетым на тесак, а тесак будет уже у моей глотки – ну и так далее. Но нет, оказалось, все, кроме меня, устояли и друг в друга не воткнулись никакими местами. Дядя Валя упирался спиной в алюминиевый косяк, а прыщавый сержант ухмылялся в полутора метрах от него.

– Это что за радости? – спросил Эдик, отпуская спинку скамьи, в которую вцепился. – Сто четвертый?

– Прям, до него еще минут двадцать, – возразил прыщавый. – Или гоним, что ли, я не понял? Ты свяжись…

Электричка пронзительно завыла, дернулась и тронулась с места.

– О, поехали, – удовлетворенно сказал прыщавый сержант и снова повернулся ко мне: – Это не твоя сестренка там буянит?

А я повернулся к раздернувшейся дальней двери.

В которую вошел Марат-абый.

Вы никогда не видели убырлы-кеше в действии?

Ну и не видьте. Честно, не советую.

Марат-абый вошел и застыл – так, что съехавшиеся двери, наверное, прищемили ему пиджак сзади. Хотя, может, и нет – пиджак был мокрым насквозь, брюки и вообще весь Марат-абый тоже. С лица капало, но зализ прически держался – таким, каким был прошлой ночью. И взгляд был таким же, настороженным и чуть растерянным. Будто Марат-абый услышал дальний звук и теперь пытается вспомнить, что в нем такого знакомого. Он даже смотрел не на нас, а на пустые лавки левее пухлого татарчонка.

Вот туда пусть и смотрит, решил я сквозь нарастающий рокот в голове и потихоньку осел на лавку с намерением съехать поближе к печке, чтобы спинки меня скрыли. Но Эдик, конечно, заметил и посоветовал:

– Пацан, так быстро сознание не теряй, я откачивать не очень…

Я уже убедился, что полицию о чем-то просить глупо и вредно. У нее, как в американском кино, каждое сказанное тобой слово будет использовано против тебя. Просить я больше и не собирался. Но и строить мужественную или там невозмутимую рожу не стал. И взгляда от Марат-абыя не отвел.

Нельзя отводить взгляд от главной опасности.

Сержант лениво оглянулся и сказал:

– Ёшкин кот, да тут прямо парад красавцев! Тоже знакомый маньяк, что ли?

Я все-таки сполз на корточки, но без толку: голову Марат-абыя видел. А стало быть, и Марат-абый меня видел. Мог видеть.

– Мужчина, вы не нас ищете? – весело осведомился Эдик, встав ко мне спиной. Чтобы, значит, и на Марат-абыя, и на маньяка коситься. Спасибо, конечно, за доверие.

Марат-абый повернулся на голос, всем телом. Постоял, словно пытаясь понять, и сделал несколько резких шагов вперед, неровных, как у женщины, уставшей от каблуков. На четвертом шаге он шумно уперся в скамью.

Тут я и понял, что дело совсем плохо. Нормальный человек, если упрется во что, он ведь как поступает? Или боком-боком обходит препятствие, или делает шаг назад, осматривается и идет уже в правильную сторону. Перед этим ругается, конечно.

Марат-абый, когда уперся, молча сделал еще несколько судорожных движений, пытаясь продавить доски коленями, и застыл в нелепой позе, как памятник Вахитову. Я с пола и сквозь лавки плохо видел, но понимал, что поза дурацкая вообще. И смотрел Марат-абый не куда нормальные люди смотрят, а слепо так, в черное окно. Я так понимаю, не на свое отражение, а в точку сбоку от него.

За что ж его так, бедолагу, подумал и поспешно поправился: покойного, покойного! Нельзя мертвых беднягами называть, ни biçara, ни mesken — только märhüm, теперь я это твердо знал откуда-то. Поздно: Марат-абый, точно услышав, дернул головой и стал разворачиваться в мою сторону.

И тут Эдик снова выступил:

– Бухой совсем, походу. Точно наш клиент. Родной, тебе сюда. Э, не так быстро!

Марат-абый сделал непонятное: вытянул шею и клацнул зубами, будто от пролетающего батона откусывал. Снова застыл на миг, прислушиваясь к тому, что откусил. Развернулся и снова бросился на голос. И теперь брякнулся о скамью громче, как деревянной решеткой о сосну. Я сильно вздрогнул, а прыщавый сержант сказал:

– Эдик, гражданин сейчас поломается, а виноваты опять менты-оборотни.

Какие оборотни, чуть не закричал я, но Эдик успел рявкнуть первым:

– Э, дружок, ты давай в натуре тормозни!

Марат-абый снова выкусил полстакана воздуха, поправил курс и кинулся. Он уже таким зигзагом полвагона прошел. Еще две ходки, понял я и сказал:

– Товарищ сержант, не надо.

– Твой дядька? – спросил Эдик, глянув на меня дико. – Твой, нет? Нет – так молчи сиди, до тебя еще…

Марат-абый резко, с хрустом, мотнул головой на звук и щелкнул зубами. Заметался глазами, прислушиваясь к чему-то глубоко внутри. Зацепился взглядом за меня. И бросился сразу – не успев даже повернуть ноги-плечи, полубоком. На меня бросился, четко. Я вжался спиной в твердое ребро сиденья – и вжался еще сильнее, когда Марат-абый со стуком и скрежетом врубился в лавку в трех рядах от меня. Глаза у него были слепые и с щелью, под мышкой прореха, а на шее синела давленая полоса, как от тугого галстука. Марат-абый галстуков сроду не носил.

– Слышь, синий, ты себе проблемы сделал сейчас. На месте стой, я сказал, – велел Эдик, перехватывая дубинку половчее.

Марат-абый не реагировал. Он пытался пройти сквозь скамейку. Не бился в нее коленями и не пробовал перепрыгнуть, а давил коленом и бедром. С нечеловеческой силой давил. Скамейка держалась, но гнусно постанывала, а треск пола я слышал подошвами даже сквозь грохот колес.

Молчи, взмолился я про себя, не болтай и не дергайся. Скамью он не сломает, а сломает, так во вторую упрется и дальше не пойдет. А будешь болтать и шевелиться…

– Все, готовь жалобу, – сказал Эдик и решительно пошел вперед, чуть отведя дубинку.

И тут за спиной у него и почти у меня страшно заорали.

Эдик вздрогнул, неловко обхватил левой рукой кобуру и оглянулся, пытаясь при этом не терять из виду Марат-абыя.

Орал дедушка-маньяк. Не знаю, что с ним стряслось и чего он придумал, но был дедушка страшен. Знаете, как маленькие дети иногда кричат: растопырятся, напрягутся цельным клаксоном и дают звук, как мама говорит, всем потрохом. Громко, визгливо и пока не осипнут. Вот и дядя Валя прикинулся капризным ребенком: растопырился, уперся задом в дверь и завизжал. Длинный визг, быстрый захлебывающийся вздох, снова сиплый визг.