Дин Кунц - Ложная память

Внезапно преисполнившись серьезности, Лэмптон сказал:

— Вообще-то я не обращал внимания. Популярность — это не проблема. Проблема заключается в качестве работы, в том воздействии, которое она оказывает на общество, в том, скольким людям она помогает.

— Мне кажется, двенадцать или четырнадцать недель, — припомнил Дасти.

— О нет, нет, больше, — возразил Лэмптон.

— Значит, пятнадцать.

Лэмптон, которого буквально раздирало желание должным образом похвастаться своими достижениями, оказался теперь в своей же собственной ловушке, и взглянул на Клодетту, ожидая помощи.

— Она была в списке двадцать две недели. Дерек никогда не думает о таких вещах, зато я о них помню. Я горжусь им. Двадцать две недели — это великолепный показатель для работы с серьезным содержанием.

— Ну, конечно, в этом можно усмотреть проблему, — сокрушался Лэмптон. — Популяризаторская поверхностная жвачка на психологические темы всегда будет пользоваться большим успехом, чем серьезный труд. Она ни черта не может никому пригодиться, зато ее легко читать.

— А американская публика, — веско добавила Клодетта, — настолько ленива и плохо образованна, что находится в плену потребности получать аудиальные психологические рекомендации.

— Мы говорим о книге Дерека «Станьте своим лучшим другом», — объяснил Дасти, взглянув на жену.

— Я не смог ее одолеть, — сказал Скит.

— Ты, конечно, очень яркая личность, — отрезала Клодетта. — Но если ты не возобновишь лечение, то утратишь все, чему тебя удалось научить, и не сможешь прочесть даже свое имя. Лечиться, чтобы учиться!

Взглянув в открытую дверь гостиной, Дасти спросил себя, какой посетитель мог пройти в этом доме дальше вестибюля.

— У меня не бывает никаких проблем с чтением моих романов-фэнтези, что с лечением, что без, — осмелился заявить Скит.

— Твои фэнтези, Холден, — сказал Лэмптон, — являются частью проблемы, а не элементом лечения.

— Так, что там было дальше с партизанской войной? — спросил Дасти.

Его вопрос вызвал общее замешательство.

— Вы сказали, что ведете искусную партизанскую войну против Марка Аримана, — напомнил Дасти Лэмптону.

Снова улыбка норки, готовящейся растерзать мышь.

— Пойдем, я покажу тебе.

Лэмптон повел их наверх.

Валет ожидал в зале второго этажа. Очевидно, он тоже боялся выходить на минное поле вестибюля.

Марти и Дасти остановились, чтобы обнять пса, почесать ему под челюстью, потрепать уши, а он в ответ восторженно лизал их и колотил хвостом по ногам.

Если бы у него был выбор, Дасти предпочел бы усесться на полу и провести оставшуюся часть дня с Валетом. Не считая восторженного вопля Скита «Ух-ух-ух!», восторг собаки был единственным реальным моментом истинной жизни, который Дасти испытал с тех пор, как позвонил в эту дверь.

Лэмптон постучал в дверь в конце зала.

— Пойдемте, пойдемте, — поторопил он, глядя на Дасти и Марти.

Клодетта и Скит отправились в комнату на противоположной стороне зала — кабинет Лэмптона.

Дасти не расслышал ни слова в ответ на стук, но Лэмптон уверенно открыл дверь, и они с Марти следом за ним вошли в комнату.

Это была спальня Младшего. Дасти не был здесь около четырех лет, с тех пор как Дереку Лэмптону-младшему было одиннадцать. В то время обстановка комнаты говорила об увлечении спортом; ее украшали плакаты с портретами звезд баскетбола и футбола.

Теперь все стены и потолок были покрыты глянцевой черной краской. Эти поверхности поглощали свет, так что комната казалась темной, даже несмотря на сияние трех стоваттных ламп. Железная кровать с трубчатой спинкой тоже была окрашена черным; простыни и покрывало на ней тоже черные. Черными были стол, и стул, и книжные полки. Даже прекрасный кленовый паркет, любовно покрытый прозрачным лаком во всех остальных частях дома, был выкрашен черным. Единственными цветными пятнами в комнате были корешки книг на черных полках и пара знамен натуральной величины, подвешенных к потолку: на красном фоне белый круг с черной свастикой, флаг, который Адольф Гитлер намеревался пронести по всему земному шару, и красный флаг с серпом и молотом бывшего Советского Союза. Четыре года назад полки ломились от биографий спортсменов, романов о спорте, самоучителей по стрельбе из лука и научно-фантастических романов. Теперь все это сменили книги о Дахау, Аушвице, Бухенвальде, советском ГУЛАГе, ку-клукс-клане, Джеке-Потрошителе, биографии нескольких серийных убийц последних времен и ненормальных террористов.

Сам Младший был одет в белые тапочки, белые носки, коричневые брюки и белую рубашку. Он валялся на кровати, читая книгу с обложкой пепельного цвета, на которой была изображена груда разложившихся человеческих тел. Из-за резкого контраста между белым одеянием подростка и черным атласом покрывала казалось, что он левитирует, словно продвинутый йог.

— Эй, братец, как жив-здоров? — спросил Дасти, испытывая неловкость. Он никогда не знал, что говорить своему сводному брату, потому что, в общем-то, они были мало знакомы друг с другом. Он ушел из дому — сбежал — двенадцать лет назад, когда Младшему было всего три.

— А что, можно подумать, что я умер? — угрюмо спросил Младший.

Действительно, он казался невероятно живым, слишком живым для этого мира, как будто был настолько избыточно наделен призрачной энергией, накачанной в него через провод, уходящий Вовне, что светился. Он не получил проклятия в виде черт маленького изворотливого хищника, отличавших его отца. Судьба решила воплотить в нем гены его матери, благословить его совершенной формой тела и совершенными чертами лица, как ни одного другого из детей. Если бы когда-нибудь ему пришла в голову фантазия подняться на сцену, взять в руки микрофон и запеть, то, независимо от того, оказался бы его голос хорошим или просто в меру благозвучным, он стал бы явлением большим, чем Элвис, «Битлз» и Рики Мартин, вместе взятые; девушки и юноши кричали бы, рыдали и рвались на сцену, и большая часть из них была бы счастлива, если бы им предложили в его честь вскрыть себе вены.

— Что это такое? — спросил Дасти, обведя рукой черную комнату и флаги на потолке.

— А на что это похоже? — спросил подросток в ответ.

— Поздняя готика?

— Чертова готика. Это для детей.

— Похоже на то, что ты занимаешься практической подготовкой к смерти, — заметила Марти.

— Уже ближе.

— И какой во всем этом смысл?

— А какой смысл во всем остальном? — спросил Младший, откладывая книгу.

— Ты хочешь сказать, что все равно, все там будем?

— Для этого мы сюда приходим, — провозгласил Младший. — Думать об этом. Смотреть, как это происходит с другими. Готовиться к этому. А потом сделать это и уйти.