Дин Кунц - Ложная память

— Лучше вызвать полицию, — сказал Лэмптон, словно не догадывался, что соседи уже давно сделали это, и поспешно удалился.

Осторожно подошел Скит. Он старался держаться подальше от матери, но тем не менее не решался и подойти к Дасти во время этого противостояния. Пустяк стоял в глубине зала и смотрел на происходящее так, словно наконец вступил в контакт с инопланетянами, о котором так давно мечтал.

Никто из них не сбежал из дома, как Дасти просил их поступить, или же они возвратились, добравшись до крыши черного хода. По крайней мере, Лэмптон и Клодетта должны были знать, что Младший заряжает свой арбалет, намереваясь принять участие в битве, и, очевидно, ни один из них не попробовал остановить его. Или, возможно, побоялись пробовать. Любые родители, обладающие крупицей здравого смысла или подлинной любовью к своему ребенку, в такой ситуации отобрали бы у него арбалет и уволокли его из дома. А может быть, мысль о мальчике с примитивным оружием, побеждающем взрослого человека, вооруженного современным пистолетом-пулеметом, — извращенное представление о концепции благородного дикаря, некогда сочиненной Руссо, которая приводит в восторженный трепет столько сердец представителей академического и литературного сообщества, — оказалась слишком восхитительной для того, чтобы ей воспротивиться. Дасти больше не мог притворяться, что понимает странные умственные процессы этих людей.

— Он убил человека, — напомнил Дасти матери, потому что для него никакое количество крикливых аргументов не могло изменить эту единственную правду.

— Сумасшедшего, маньяка, ненормального с пулеметом! — возразила Клодетта.

— Я отобрал у него оружие.

— Это ты так говоришь!

— Но так оно и есть. Я мог справиться с ним.

— Ты не можешь справиться ни с чем. Ты бросил школу, ты не умеешь жить и красишь дома, чтобы заработать себе на пропитание!

— Если говорить о справедливости, — сказал Дасти, зная, что говорить этого не следует, но не в силах удержаться, — мне следует быть на обложке «Тайм», а Дереку — в тюрьме и расплачиваться за загубленные жизни всех пациентов, которых он нае…л.

— Ты неблагодарный ублюдок.

— Не начинайте этого. Не начинайте. Если вы сейчас начнете, то это никогда не кончится, — взмолился Скит. Он казался совершенно убитым происходящим и чуть не плакал.

Дасти признался себе, что Скит совершенно прав. За все те годы, прожитые с опущенной головой, годы, когда он боролся за то, чтобы выжить, но должен был выказывать почтительность и быть сдержанным, накопилось столько проглоченных обид, столько походя брошенных и сразу же забытых одной стороной оскорблений, что сейчас искушение отомстить за все это одной жуткой вспышкой было необыкновенно сильным. И все равно он хотел избежать этого ужасного момента, но они с матерью сейчас, казалось, сидели в одной бочке посреди ревущей Ниагары, и им не оставалось иного пути, кроме как вниз по водопаду.

— Я знаю, что я видела, — настаивала Клодетта. — И ты не сможешь изменить мое мнение об этом, ни вы все, ни ты, Дасти .

Он не мог спустить ей этого с рук и остаться при этом самим собой.

— Тебя не было здесь . А оттуда, где ты была, ты не могла ничего видеть.

Марти подошла к мужу, взяла его за руку и сильно пожала.

— Клодетта, то, что здесь происходило, видели только два человека. Я и Дасти.

— Я видела, — гневно заявила Клодетта. — Никто не может говорить мне, что я видела или не видела. За кого вы меня принимаете? Я не трясущаяся выжившая из ума старая сука, которой можно приказывать, что думать и что видеть!

Младший, все так же прятавшийся за спиной матери, улыбнулся. Он встретился взглядом с Дасти и, полностью лишенный стыда, не отвел глаз.

— Что с тобой? — перешла в наступление Клодетта. — Что с тобой случилось, что ты хочешь исковеркать жизнь своего брата из-за какой-то чепухи?

— Убийство, по-твоему, чепуха?

Клодетта ударила Дасти по лицу, ударила со всей силы, схватила его за грудки, попробовала толкнуть, а потом принялась трясти. С каждым рывком из нее по одному выскакивали слова:

— Ты. Не. Сделаешь. Мне. Такой. Ужасной. Гадости.

— Я не хочу сломать ему жизнь, мама. Этого я хочу меньше всего на свете. Ему необходима помощь. Неужели ты не видишь этого? Ему необходима помощь, и будет лучше, если кто-нибудь ее все-таки окажет.

— Не суди его, Дасти . — В том, как она произнесла его имя, чувствовалось неимоверное количество яда и горечи. — Ты же знаешь, что один курс колледжа не сделал тебя знатоком психологии. Он вообще не сделал из тебя ничего, кроме как неудачника.

— Мама, прошу тебя… — начал было Скит. Он уже плакал по-настоящему.

— Заткнись, — прикрикнула Клодетта, обернувшись к среднему сыну, — сейчас же заткнись, Холден. Ты не видел ничего, и не пытайся делать вид, будто что-то видел. Все равно такому ничтожеству, как ты, никто не поверит.

Пока Марти отводила Скита в сторону, подальше от драки, Дасти глядел через плечо Клодетты на Младшего, а тот смотрел на Скита и ухмылялся.

Дасти почти наяву услышал щелчок выключателя в своем мозгу, и его мысли внезапно встали на места, не оставив темных пятен в картине. Японцы называют это состояние сатори , момент внезапного озарения: странное слово, из тех, что было усвоено за год посещения колледжа.

Сатори . Существовал Младший, наделенный таким же прекрасным лицом и физическим совершенством, как и его мать. И с блестящими способностями. Нельзя отрицать, что способности у него блестящие. В ее возрасте она больше не могла иметь детей; он был последним и единственным, от кого можно было ожидать, что он оправдает ее надежды. У нее остался последний шанс стать не просто женщиной, преданной идеям, быть не просто женой творца идей, но оказаться матерью творца идей. Действительно, она видела мысленно (хотя этого не могло быть в действительности) последний шанс для себя оказаться навсегда связанной с идеями, которые могли изменять мир, потому что ее первых три мужа, как выяснилось, были людьми, чьи великие идеи оказались дутыми и не выдерживали даже булавочного укола. Даже Дерек, несмотря на успех, сопутствующий его жизни, был пестрым колибри, а не орлом, и Клодетта знала это. Дасти был, по ее мнению, слишком упрям, для того чтобы воплотить в жизнь свой потенциал, а Скит слишком слаб. А Доминик, ее первый ребенок, была давно и благополучно мертва. Дасти не знал свою сводную сестру, видел лишь одну ее фотографию, возможно, единственную: симпатичное, маленькое, нежное личико. Младший был единственной надеждой, оставшейся у Клодетты, и она была глубоко убеждена в том, что его сердце и разум столь же прекрасны, как и его лицо.

Еще пока она запугивала Скита, Дасти, как бы со стороны, услышал свой вопрос: