Дин Кунц - Ложная память

— А что, если бы она оказалась точно такой же, как Марк Ариман?

Дальнейших пояснений не требовалось.

— Ты говорил, что он поджигает дома, стреляет в людей, что он антиобщественный тип, и этот ненормальный, лежащий там, внизу, каким-то образом с ним связан. Так ты хотел бы иметь его ребенка своей сводной сестрой?

Она поднесла руку Младшего к лицу и поцеловала ее, как бы желая сказать, что счастлива тем, что ей удалось избавить его от проблемы этой неудобной сестры.

Когда Дасти утверждал, что знает ее тайны, все худшее в ее жизни, она ожидала даже большего, чем предположения о том, что внезапная смерть младенца по имени Доминик на самом деле была безжалостным удушением.

Сейчас, глядя на реакцию старшего сына и его жены, Клодетта поняла, что сделать это открытие самостоятельно оказалось ему не под силу. Но вместо того чтобы умолчать о подробностях, она принялась объяснять:

— Лайф был бесплоден. У нас с ним не могло быть детей. Мне был двадцать один год, а Лайфу сорок четыре, и он мог стать великолепным отцом, с его огромными знаниями, его потрясающими озарениями, его теорией эмоционального развития. Лайф обладал блестящей философией детского воспитания.

Да, все они имели свои блестящие философии детского воспитания, потрясающие озарения и непреходящий интерес к социальной инженерии. Лечить, чтобы учить, и тому подобное.

— Когда я познакомилась с Марком Ариманом, ему было всего лишь семнадцать лет, но он поступил в колледж, когда ему было тринадцать с небольшим, и к моменту нашей встречи уже находился в докторантуре. Он был одареннейшим из одареннейших, и весь университет благоговел перед ним. Гений, почти сверхъестественный гений. Он ничуть не подходил на роль хорошего отца. Он был самовлюбленным воображалой-щенком из Голливуда. Но гены …

— Он знал, что ребенок от него?

— Конечно. А почему бы и нет? Ни он, ни я не были косными людишками.

Гул в голове Дасти, который являлся непременным музыкальным фоном для каждого его посещения этого дома, перешел в более зловещий тон, нежели обычно.

— А когда Доминик родилась с болезнью Дауна… мама, как ты восприняла это?

Она взглянула на кровавые следы на его руке, оставленные ее ногтями, а потом, взглянув ему прямо в глаза, ответила лишь одной фразой:

— Ты знаешь, как я восприняла это.

И она снова поднесла руку Младшего к лицу и поцеловала один за другим суставы его пальцев. На сей раз это выглядело так, будто она говорила, что все ее проблемы с дефективными детьми стоило перенести ради того, чтобы теперь у нее был он.

— Я имел в виду не то, как ты обошлась с Доминик, а как ты поступила с информацией о ее состоянии? Насколько я тебя знаю, у Аримана должны были уши завянуть. Готов держать пари, что в тех оскорблениях, которыми ты его осыпала, «самовлюбленный щенок из Голливуда» было, пожалуй, самым мягким из эпитетов.

— В моей семье никогда не было ничего подобного этому , — сказала она, подтвердив тем самым, что Ариману тогда пришлось выдержать всю тяжесть ее гнева.

Марти не могла больше сдерживаться:

— Так, значит, тридцать два года назад вы оскорбили его, вы убили его ребенка…

— Он обрадовался, когда услышал, что она мертва.

— Теперь, когда я его знаю достаточно хорошо, я уверена, что так оно и было. Но все равно, тогда вы оскорбили его. А потом, много лет спустя, человек, который дал вам Младшего, этого золотого мальчика…

Младший по-настоящему улыбнулся, как будто Марти собиралась обнять его.

— …человек, который дал вам этого мальчика, которого Ариман оказался не в состоянии зачать, ваш муж ищет любую возможность, чтобы задеть Аримана, высмеять его, вытирает о него ноги на каждом публичном мероприятии, куда ему доведется попасть, и даже непрерывно подкусывает его всеми этими мелкими пакостями, вроде Amazon.com. И вы не прекратили этого?

В ответ на обвинение, выдвинутое Марти, глаза Клодетты снова зажглись гневом.

— Я поддерживала эти действия. А почему бы и нет. Марк Ариман не может сделать книгу лучше, чем сделать ребенка. Почему он должен иметь больший успех, чем Дерек? Почему он должен иметь хоть что-нибудь вообще?

— Вы дура. — Очевидно, Марти выбрала это оскорбительное выражение, так как знала, что оно уязвит Клодетту сильнее любого другого. — Вы высокомерная бестолковая дура.

Скит, встревоженный прямотой Марти, боясь за нее, попытался оттеснить ее себе за спину. Но та схватила его за руку и крепко ее стиснула, почти так же, как Клодетта — руку Младшего. Но в отличие от Клодетты она не пыталась найти в нем опору, а наоборот, делилась своими силами.

— Не волнуйся, Малыш. — И, развивая атаку, она вновь обратилась к Клодетте: — Вы не имеете ни малейшего понятия о том, на что способен Ариман. Вы ни черта не знаете о нем — о его злобе, его безжалостности…

— Я все это знаю…

— Так какого дьявола вы все это натворили? Вы открыли для него дверь и позволили ему влезть в жизни всех нас, а не только в вашу собственную. Он и не посмотрел бы на меня, если бы я не была связана с вами. Если бы не вы, ничего этого со мной не случилось бы, и мне не пришлось бы… — она испуганно посмотрела на Дасти, который и без того сразу понял, что она имеет в виду двоих мужчин, лежавших в заброшенном колодце в глубине пустыни Нью-Мексико, — не пришлось бы сделать того, что я была вынуждена сделать.

Клодетту нельзя было заставить смириться ни резкостью тона, ни какими-либо фактами.

— У тебя это звучит так, будто события касаются только тебя одной. Как говорится, говно всегда всплывает. Я уверена, что в тех кругах, в которых ты выросла, тебе доводилось слышать это выражение. Говно всегда всплывает, Марти . Это происходит со всеми нами. Может быть, ты не заметила, что именно мой дом весь изрешетили пулями.

— Вам придется привыкнуть к этому, — не собиралась сдаваться Марти, — потому что Ариман на этом не остановится. Он еще раз, и еще раз, и еще десять раз подошлет кого-то. Это могут быть совершенно незнакомые люди и люди, которых мы знали и которым доверяли всю жизнь, которых никогда и в голову не придет заподозрить, и не успокоится, пока мы все не погибнем.

— Во всем, что ты здесь несешь, нет ни крошки здравого смысла, — вскипела Клодетта.

— Хватит! Заткнитесь! Все заткнитесь! — вдруг заорал Дерек-старший. Он стоял внизу, в вестибюле, рядом с телом Эрика. — Видимо, никого из соседей не было дома, и никто не позвонил в полицию раньше меня. Пока они не оказались здесь, я скажу вам, как все должно быть. Это мой дом, и я буду указывать, как себя вести. Я вытер оружие. Я вложил его ему в руку. Дасти, Марти, если вы хотите выступить против нас, то поступайте, как хотите, но в таком случае между нами начнется война, и я постараюсь очернить вас обоих всеми доступными мне средствами. Вы сказали, что у вас сгорел дом? А я скажу, что вы играете в азартные игры, залезли в долги и сами сожгли дом для того, чтобы получить страховку.