Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

Слова пилота действовали отрезвляюще на желание открыть стрельбу.

Солнце поднялось уже высоко. Полные, жизнеутверждающие краски наполняли округу, все видимое пространство.

Дурманили воздух ароматом жизни и энергии. Не верилось, что стрельба настоящая и двое, лежащие у обочины, — мертвецы.

Сильна жизнь своей вечной пробуждающей силой, но и слабо перед глухим черным обрывом мрака бездны. Не верилось, что в такое светлое, по-детски теплое утро кто-то может умереть. Все принималось, как игровoe развлечение. Не более, как настоящие маневры.

Потому ошарашенно, злобно и крикливо, видно по сигналу зычной команды, почти одновременно со всех машин затараторили автоматы и винтовки. Стрельба шумная, густая. Автомобили медленно тронулись вперед.

Ответных выстрелов слышно не было. Шагов пятьдесят проехали грузовики, а с них все стреляли и стреляли. Палили наугад по горам, расщелинам, камням, деревьям, по всему, где мог укрыться человек. Гул стрельбы перекрыл собою шум роботы винтов вертолетов.

Пронзительное завывание мин уже никто не слышал. И только, когда oгненные столбы с землею франтовато поднялись у грузовиков, когда сплошной гул пулеметов покрыл собою все, что было слышно ранее, когда огненный смерч разнес железо и мясо первой машины, черный дым едко задымил над второй, когда фигурки прытких человечков, как на картоне, гвоздились к земле, распластывались на бортах, повисали на кабинах, тогда всех охватила реальность возникшего, трезвость содеянного. В воздухе запахло паленой смертью. Мины продолжали рваться с определенной настойчивостью, гробя машины и густо покрывая местность осколками.

На некоторое время атакующих охватило оцепенение. Все застыло словно в агонизирующем параличе. Даже комья земли, камни, высоко поднятые взрывами, вместе с тряпками, частями тел круто зависли в воздухе: как бы утверждая вечность мгновения происходящего.

Очнулась…

…И снова пошло по кругу сплошная свистопляска всепокрывающей смерти.

К подобному повороту событий толпа готово не была. Фигурки дружно побежали назад вдоль дороги, стремясь поскорее скрыться за поворотом от глаз хладнокровных монахов. Четыре покореженные машины дымили черной копотью. Гарь стлалась по земле, оставляя тяжелый запах горящей соляры и трупов. По обочинам ползали ужасно обгоревшие раненые. Их было немного. Но они были, и картина от этого была ужасней.

Офицеры подавленно наблюдали за событиями.

Почти сотня человек лишились жизни в первые минуты боя. Одиннадцать машин сумели отъехать. Две стояли невредимые, но что-то у них вышло из строя. Одна из них, скособочившись, одиноко стояла среди дымящихся грузовиков.

Действия монахов выглядели неторопливыми, рассчитанными. Будто они буднично отрабатывали давно заученный и достаточно приевшийся урок. К группе у дороги, ловко прыгая по неровностям, подходили остальные. Охватывали широкий периметр по фронту и с одной стороны, сверху, заходили находящимся на дороге боевикам в тыл. Тяжелые пулеметы устанавливали на треножник и без лишних, уморительных трудов перекатывали по неровностям местности.

Ученики школ довольно умело рассредоточились на том кусочке местности, что была предоставлена им судьбой, открыли непрерывный огонь в надежде подавить противника численностью и плотностью огня. Они все шире расползались в стороны, как аморфное чудовище, растекались на местности, выставляя свои щупальца-людей широко вдоль дороги. Перешли на осадный метод ведения огня.

Монахи, после оглушительного залпа, молчали. Выжидали. Когда стрельба поредела, они открыли одиночный огонь. Огонь редкий, штучный, что, казалось, стреляет не более двух человек. Только оглушительные короткие очереди пулеметов изредка вспарывали однообразное течение перестрелки.

Но каков результат.

То там, то здесь вздрагивали тела, неловко корчились в предсмертной судороге, медленно скатывались по откосом обратно к дороге и застывали. Некоторые, наиболее высоко забравшиеся, нелепо размахивая конечностями, как плохо подшитые куклы, катились вниз, в общую свалку трупов. Раненые самостоятельно сползали вниз.

Никто больше не стремился вперед. Стреляли, почти не высовываясь.

Бой затягивался. Боевики немного пообвыклись, стали менять позиции. Перекатывались с места на место, ловко перепрыгивали камни, резко перебегали. Часть пыталась обойти монахов, но нарвалась на тихо поджидавшую их пятерку молчаливых. Они занимали шагов восемьдесят по ломаной линии, но вместе с манекенами их казалось очень много. Некоторые чучела подпрыгивали от попадавших в них пуль, иногда разрывались на части. Это вызывало дикий вопль восторга и бешеной радости в стане атакующих. Они в экстазе чувств подбрасывали вверх винтовки. Но восторг был недолгим. Монахи жестоко напоминали о своем здравии. Несколько, из невыдержанных, конвульсивно задергались, проклиная собственную легкомысленность. Боевой запал парней иссякал прямо пропорционально увеличивающимся потерям. Каждый теперь старался наглухо втиснуться поглубже в щель, яму, под камень.

С вертолетов старательно высматривали потери в среде схимников. Пробито порядка пятнадцати манекенов. Двое монахов, похоже, были ранены. Убитых не наблюдалось.

Небольшая группка монахов сдерживала прицельным огнем весь фронт атакующих. Они не торопились. Подходили несколько человек, занимали позиции шире по линии обороны, спокойно устанавливали чучела, и сами с мертвящей выдержкой вели губительный огонь.

Потери росли. Ученики спешно бросили мысль уничтожить монахов и дружно отходили назад, подальше от них. Много распластанных тел усеивали склоны. Победных кличей больше не слышно. Монахи не преследовали. Из укрытий никто не выбегал. Вдогонку отступающим неслись редкие выстрелы, заставляя парней живее расстреливать боезапас. Некоторые агонизирующие тела медленно, конвульсивно съезжали со склонов. Остекленевшие, недоуменные глаза вместе с непроизвольным поворотом головы обводили бессмысленным взором притихшую местность и застывали, уставившись высоко в небо.

Оттуда тянуло синим холодом и плотной непроглядываемой тьмой.

Офицеры с вертолетов поносили на чем свет стоит монахов, низвергая на них самые жуткие проклятия. Кулаки зло долбили по обшивке корпусов, ноги стучали, лица кривлялись, офицеры харкали сверху на монахов.

Чан застыл, отрешенно наблюдая, будто бы он был глубоко нейтральное лицо. Накапливались вариантно мысли. Зрело мнение. Занимала сейчас не удачная стрельба и ничтожный урон противника: нет, он внимательно следил за действиями. Самые чувствительные уголки души будоражило в скрытом удовлетворении спокойная, размеренная организация, действие всей группы и каждого в отдельности. Какой порядок. Выдержка. Ни одного лишнего движения. Словно то были не люди, а манекены, которых они притащили с собой. Может и пуля, попадая в монаха, превращала его в чучело, разрывала на части и уносила его и тайну в небеса.