Татьяна Степанова - Царство флоры

Что это? Показалось или нет? В окнах конторы мелькнул свет. Призрачный, неверный. Электричества там не зажигали. Но свет – подбегая ближе, Колосов уже ясно его видел – был.

Он выхватил пистолет, снял с предохранителя. Ринулся на крыльцо. Сколько раз он бывал здесь, поднимался по этим новеньким ступеням, открывал эту дверь. Она легко открылась и сейчас. Слишком даже легко.

В темноте он за что-то задел – громоздкое и одновременно легкое. Это оказались картонные коробки с цветами. Чей-то заказ назавтра, наутро, заказ, которому не суждено уже быть выполненным. Рванул на себя вторую дверь и очутился в торговом зале.

Заставленный образцами продукции зал тонул в полумраке. У противоположной стены на полу горели свечи – семь квадратных свечей белого воска. И от этого все помещение смахивало на сцену какого-то бредового призрачного театра. Огромные букеты в вазах, все эти бесчисленные розы и лилии, хризантемы, каллы, амариллисы, подсолнухи, ветки хлопка и орхидеи отбрасывали в этом мертвенном обманном свете уродливые тени на стены. Срезанные цветы были уже мертвыми созданиями, и вода, налитая на дно ваз, не могла их воскресить, вернуть к жизни. И словно театральный занавес, венчал это мертвое ароматное царство гобелен. Колосов увидел их с порога – Крокуса и Смилакса, Нарцисса, Эхо, охотника со сворой гончих. Увидел квадригу лошадей на тканом небосклоне и ее неистового кучера. А потом увидел того, кого в реальности они так и не узнали по имени, но кто вот-вот должен был умереть здесь, в «Царстве Флоры», под именем Аякса. Острие меча, как осиное жало… треск свечей… летящая вниз гвоздика…

Гвоздики в алом беспорядке были разбросаны и по полу прямо под «Царством Флоры».

Здесь же под гобеленом лежало тело. Колосов шагнул к нему.

Это была не Фаина.

Он успел лишь увидеть это и понять. Но не успел ничего предпринять и исправить. Страшный удар сзади обрушился на его голову.

А в это самое время лифт на четвертом этаже дома на Долгоруковской улице, помедлив, бесшумно закрыл двери и поехал вверх. Фаина Пегова уперлась обеими руками в стенки кабины. Ее бил озноб. В лифт на пустом этаже так никто и не вошел. Это был самый обычный сбой в программе, каких тысячи. Даже не поломка, просто – случайная остановка.

На восьмом этаже, заслышав писк домофона, Аля уже открывала дверь, гремя замками, цепочками. Встречала загулявшую подругу. Двери лифта открылись. Желтый квадрат света из прихожей – точно лоскут на черном одеяле ночи, запертой на тесной лестничной клетке.

Фаина тихо заплакала. Идиотка… какая же она идиотка, пьяная… сумасшедшая… Это же надо себе такое представить.

Она была дома. И она была жива.

Свет неверный, обманный. Свет мерцающий. Тьма. Сумрак. Тень на фоне стены. Колосов открыл глаза. Все плыло. Все качалось. И не было сил пошевелиться.

Вокруг горели, обдавая жаром, свечи. У лица лежала красная гвоздика. Он ощущал ее сладковатый аромат. И от этого аромата тошнило.

— Очухался? Ну?

Бесформенная тень приняла очертания фигуры, отделилась от стены – словно сошла с гобелена. Тень-фигура-силуэт… Что-то в его руке. Цветок?

Колосов, превозмогая боль, приподнял голову. Напротив него на фоне «Царства Флоры» стоял Сергей Тихомиров. В руке его был пистолет. У его ног на полу ничком лежал Балмашов.

— Дернешься – пристрелю. – Тихомиров, держа Колосова под прицелом, толкнул ногой тело друга, словно проверяя.

— Что с ним? – Колосов… он ничего не понимал. Голова… В глазах снова потемнело.

— С ним все будет нормально, – голос Тихомирова доносился до него как из ваты, – снотворное вместе с «белым китайцем». Ты, мент, такой микс не пробовал, нет? Эффект редкий. Ничего нельзя вспомнить. Из того, что с тобой было. Или не было. А потом останется только «китаец», а следов снотворного ни одна ваша хваленая экспертиза не выявит. Так что все будет о’кей.

— Где Фаина?

— Не знаю, – Тихомиров усмехнулся. Он выглядел вполне обычно. И одет был точно так же, как и тогда, когда здесь, в этом же самом зале, среди образцов продукции так усидчиво и терпеливо корпел вместе с Колосовым над финансовой отчетностью. Если бы не пистолет, не тонкие лайковые перчатки на руках и лихорадочное деятельное торжество во взгляде, можно было бы подумать, что и сейчас, в данный момент, он занимается вполне обыденным, привычным делом. – Примчался спасать ее? И меня заодно? Правильно, я так и знал. Я всегда знал, что ты, мент, мне подходишь. И ой как пригодишься в самом конце. Ты звонил своим? Они скоро будут здесь, да?

Колосов повел взглядом – гвоздики на полу… Зачем их столько? Где его табельный пистолет?

— Пушку свою ищешь? Она вон там. – Тихомиров кивком указал куда-то вбок. – Я до нее не дотрагивался. Она к тебе вернется, не бойся. Потом, когда твои приедут вслед за тобой. Ты звонил им, ну? Обязан же был позвонить, сообщить? Или мне звонить самому?

В голосе Тихомирова, до этого тихом, торжествующем, зазвучала нотка истерической тревоги.

— Встать! – скомандовал он.

Колосов дернулся, но тело было чужим, неподъемно тяжелым. Тихомиров же словно примерялся к чему-то. Продолжая держать Колосова под прицелом, чуть отступил, потом приблизился. Потом шагнул вправо. Он все время косился на Балмашова, лежащего на полу.

Колосов внезапно понял: он примеряется, ищет место, откуда стрелять.

— Зачем тебе это надо? – спросил он. – Сядешь ведь все равно, как ни старайся.

— Я сяду? – Тихомиров мелко засмеялся. – Это он сядет. – Он снова пнул ногой Балмашова. – Он – навечно, пожизненно. Разве не ты говорил мне вчера и сегодня: ваш друг – убийца, – он весьма похоже передразнил Колосова. – Эта картина… она же для него как наваждение! А я еще боялся, что все это, – он кивнул в сторону «Царства Флоры», – слишком умно, слишком сложно для вашей тупой ментовки. Но нет, догадались. Вычислили маньяка. Обрадовался, да? Какой я мент крутой, да? Но все-таки долго, медленно до вас моя идея доходила. Я уж беспокоиться начал. Делаешь-делаешь, стараешься-стараешься, цветочки-улики подбрасываешь, а они все никак не смикитят, – он прищурился, – но ты все ж сообразил, хвалю. А в суде как будет звучать, а? Когда он там будет, Андрюха, дружок мой, отдуваться по полной за тебя, мент, за охотничка и за тех двоих полудурков из Больших Глин. Глядишь, все это еще в историю криминалистики войдет. Ведь даже у вашего Чикатило не было такой красивой, интеллектуальной паранойи.

— Значит, это все ты? Ты их убил. Но ты же не маньяк. Тогда зачем? Скажи мне, ответь? – Колосов снова попытался подняться, его шатало, но усилием воли он заставил себя подняться.

— Тихо, ну-ка назад! – Тихомиров, однако, отпрянул сам. – Зачем? Почему? Знать хочется напоследок? Ладно, я тебе скажу по старой дружбе. Вот он – мой компаньон. – Он снова с силой, зло пнул Балмашова ногой. Тот застонал. – Мой дружок школьный – он же по миру меня пустить собрался. Да что меня – детей моих. Ты понимаешь? Разорить. Ограбить. Детей моих, родных детей – голыми, нищими. Банк – тот самый, с которым судились, которым ты тоже, мент, интересовался, он же после арбитража на мировую с нами пошел. Он покупал, покупал у нас это все, – Тихомиров шипел. В голосе его, раньше таком вальяжном, простецком, теперь не было ни насмешки, ни торжества, только ненависть, злоба. – Землю покупал, ты это понимаешь? И платил нам – сорок миллионов «зеленых» готов был заплатить за землю, за все наши участки. Здесь же земля алмазная, платиновая, ты понимаешь? Сорок миллионов – моим детям, их безбедному будущему. А он, Андрюха, это будущее у них украл, ограбил. Сказал – нет, земля не продается, «Царство Флоры» наше не продается. Это, видите ли, не объект купли-продажи – вот все это ботаническое г…! – Тихомиров с размаха ударил ногой по керамической вазе с розами. Она с грохотом опрокинулась. – А оно все вместе, скопом пяти процентов по своей стоимости от предложенной суммы не тянет. Он отказался. А ведь мы компаньоны, друзья. А ведь я его просил. Я умолял, уговаривал. А он сказал – нет, будем работать, цветочки выращивать. Цветочки… Вот пусть теперь вшей до конца жизни выращивает – в одиночке, в тюряге, в психбольнице. Маньяк! И какой еще маньяк божьей милостью! Уникум, кино о таком снимать можно, в музее показывать. А чтоб уж совсем наверняка, чтобы ни одна собака присяжная не усомнилась, не оправдала – вот, убийство мента под занавес. Убийство мента при исполнении. И эти вот гвоздички в качестве последнего фетиша, чтоб уж совсем в десятку, точь-в-точь, как на этой картине, которую я, слышишь ты, я сделал для вас такой интересной. Вас обоих найдут здесь, в этих самых декорациях, при свечках горящих, красиво, как в фильме. Твои же менты обнаружат, которых я вызову потом, – тебя найдут и его. Ты уже ничего никому не скажешь. А он, даже если и попытается сказать, когда в себя придет, – никто ему уже не поверит. У него в крови будет «белый китаец», а в руках вот эта пушка. А другая в кармане, обе у вас уже засвеченные. – Тихомиров быстро нагнулся и сунул за пояс Балмашову второй пистолет.