Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)

Я вспомнила его снимки в альбоме: один – в сюртуке и цилиндре, другой – в официальном костюме мандарина, при шапочке с помпончиком, означавшим власть и уважение собратьев.

Умер он в 1917 году. А за несколько лет до того, когда ему, как китайцу, глупый кассир не хотел давать каюту первого класса на британском лайнере, он пригрозил купить все пароходство. И с тех пор таких ситуаций на большинстве линий у китайцев не возникает. Ганди повезло меньше…

Купить газету и сообщить Биланкину о том, что я оставляю его пока на редакторском посту – это была забавная идея. Но, к сожалению, она мне не помогла бы.

Сун мрачно смотрел в одну точку – на задрапированную мраморной тканью мраморную же античную задницу статуи. Потом пришел в себя, сфокусировал взгляд, в омерзении потряс головой:

– Когда тебе это нужно?

– Если не сегодня, то завтра.

– Настолько серьезно, значит… Этнография, конечно. Амалия: любая помощь, только попроси. Охрана. Отсидеться в моем домике в Куала-Лумпуре. Или в Англии. А вот это… Что молчишь? Черт с тобой. Я позвоню тебе вечером. И все же подумай – не безопаснее ли летать под облаками?

– А вот теперь ответ на твой вопрос. Я хочу отплатить тебе добром за добро. Сун, в этом городе все знают все про всех. И не говори, что ты не пьешь раньше полудня, и все прочее. Дай приказ твоему британцу. Играй с ним в пинг-понг до самого ужина. Но прекрати пить виски навсегда. Слушай: если все китайцы этого города будут знать, что Сун из Сунстеда катится по наклонной, если они перестанут воспринимать тебя всерьез…

Я посмотрела на Суна: вот он как раз воспринимал все, что я говорила, вполне всерьез – видно, как ему было неприятно. И тут я выпустила свой последний заряд:

– А вот если каждый китаец будет знать, что Сун из Сунстеда оказался действительно жестким человеком, который сумел отказаться от любимой привычки – то через год, Ричард, я поднимусь с тобой в облака. И я могу обещать тебе это хоть в храме твоей богини милосердия Гуань-инь.

– Я христианин. Принадлежу к Церкви Англии.

Звонок от Суна раздался через несколько часов. Я получила адрес, имя – Леонг – и время: в девять вечера. И не завтра, а сегодня.

…Как никогда я ощущала, что город Джорджтаун устроен очень странно. Поворот с Эспланады направо, ты оставляешь сзади море, газоны и другие открытые пространства, длинные ложно-мавританские здания и греческие колонны, и вот ты уже в совсем ином мире. Мире, пахнущем чесноком и соевым соусом, кишащем людьми, которые говорят на очень странном языке – особенно если учесть, что это не один язык, а несколько, и все китайские. Но вот ты переходишь через улицу – и оказываешься в Индии. Правда, сегодня мне это делать было незачем.

Если я правильно поняла, то нужно попасть на Черч-стрит – «церковную улицу», на которой давно уже нет церкви. Попасть туда можно через Бич-стрит или каким-то образом через Армянскую улицу, и я остановилась, держась за руль велосипеда и пытаясь сообразить: как же это? А, ну да, я же спутала Армянскую улицу с Армянским переулком.

Я сделала еще один поворот – отметив, что темные улицы вокруг как-то странно пусты, и куда это подевались все китайцы? Почему кругом дымятся у поставленных на асфальт переносных алтарей пучки ядовито-красных курительных палочек – и почти нет людей?

Но вот какая-то женщина машет мне рукой, показывая в открытые ворота, за воротами вроде горят какие-то огоньки. Она, конечно, могла бы произнести мое имя – но, может быть, я слишком много от нее хочу? Добродушное, круглое лицо, просто китайская женщина в шлепанцах и темном, скучном самфу, с его короткими рукавами и такими же короткими, намного выше щиколотки, штанинами.

Снова машет мне рукой. Поворачиваю к ней. Ворота закрываются за нашими спинами, передо мной какой-то мощенный плитами дворик, китаянка дергает за рукоятки моего велосипеда и улыбается терпеливо, но решительно. Приходится оставить мою машину на ее попечение.

Китайские кварталы выглядят одинаково и неприступно – улица представляет собой ряд тесно прижатых друг к другу фасадов. Нижний этаж – магазин или мастерская, туда могут зайти с улицы клиенты. Над ним, на двух колоннах, нависает второй этаж – там живут, туда посторонним хода нет, только своим вверх по лестнице. Над вторым этажом – греческий треугольный фронтон, обычно с выдавленными в гипсе иероглифами. Выше него косая, кирпичного цвета крыша. Угловые здания каждой улицы – кофейные дома, то есть рестораны.

И очень, очень немногие попадают внутрь китайских кварталов.

Конечно, иногда никакого «внутрь» и не бывает – задняя часть длинного ряда домов стоит спина к спине с задней же частью другой улицы, тоже представляющей из себя ряд слепленных вместе домов. И туда, между этими двумя рядами камня, к винтовым лестницам и сушащемуся белью, лучше не заходить – там стирают, выливают в канавы тазики с рыбными помоями и кое-чем похуже.

Но бывает и по-другому. Я оказалась в настоящем дворике, с манговым деревом, великолепной лестницей, ведущей на галерею второго этажа. Подпирали эту галерею викторианские кованые чугунные колонны. А в центре двора был еще очаровательный каменный фонтан.

Вот туда, к журчащей струйке воды, и привела меня вежливо посмеивающаяся китаянка в пижаме. И скрылась в каких-то сложных проходах, идущих в новые дворики.

Я осталась одна в полумраке, принюхиваясь к вездесущему сладкому дыму сандала. Храм где-то рядом? Домашний алтарь?

И тут с изумлением я увидела, что одна стена дворика – это и правда храм, с очень странной, маленькой, темного гипса статуей, у подножья которой дымятся на алтаре палочки в толстых красных чашах. А сзади, по всей стене, слабо освещавшейся двумя электрическими лампочками, вверх уходили поминальные таблички с именами предков.

И сколько же еще в Пенанге китайских храмов, если они есть не только на улице – на каждой китайской улице, я бы сказала – а еще и во дворах?

По крупным плитам камня зазвучали мягкие шаги. На расстоянии вытянутой руки от меня остановился китаец непонятного возраста и хрупкого телосложения. Мы поклонились друг другу, я – довольно неловко.

– Не каждый из посторонних видит лицо Чун Кенг Кви, госпожа… Амалия… де… Соза, – сказал китаец мягким голосом, на английском, не просто хорошем, а очень хорошем – если бы он не выговаривал каждое слово так тщательно и медленно.

Полумрак и выбритая почти наголо голова мешали понять его возраст, но, кажется, он был так же немолод, как и Лайонелл Стайн из полиции, человек с похожей прической. Но китайские глаза делали Леонга похожим… на генерала Чан Кайши? Или просто на какого-то военного, с воротничком, заставляющим высоко держать голову?