Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)

Леонг остановился передо мной, женщина в пижаме появилась в некотором отдалении у него за спиной.

– Если вы когда-нибудь начнете решать вопрос, на какие виды благотворительности пожертвовать деньги, то настоятельно советую вам обратить внимание на этот вариант благородной деятельности, – сказал он на прощание.

Культура, спорт, музыка, опиум? А как же сборы в джунглях и клятвы с надрезанием пальцев? – могла бы спросить я. Но это было бы даже не глупо, а просто смешно – тем более с человеком, от которого Ричард не счел возможным скрывать про меня ничего. Включая мои способности жертвовать на благотворительность. Как и серьезность моей просьбы.

И все же, даже понимая, что вопросы мои серьезны, Леонг хотя и нашел самое невероятное время и место, чтобы принять меня – но при этом не сказал ничего. Как это понять?

Удачливая шпионка не выходит, как собака с поджатым хвостом, от человека, поговорить с которым и не мечтала бы иная, менее удачливая шпионка. Такой провал – этого просто не может быть. По крайней мере со мной.

Однако же, после предельно вежливого прощания, я оказалась у закрытых ворот вместе со своим велосипедом.

Улица была абсолютно пуста, на ней не было ни одного человека.

Из темноты в тусклый конус света вокруг фонарного столба ползли клубы дыма, пахнущего горящей газетой.

Оказаться в китайских кварталах Пенанга в такое время, как сейчас – в десять часов вечера, – обычно не только не проблема, а огромное удовольствие. Потому что именно к этому моменту здесь начинается вторая жизнь, ночная. Вот только «ночная жизнь» здесь не совсем та, что в хорошо знакомых мне городах, типа Лондона или… не хочется лишний раз произносить это название… Лос-Анджелеса.

Китайцы ночами работают, они и ранним вечером бы работали. Но с восьми до десяти у многих – вечерняя языковая школа, где учат мандаринскому или, скажем, кантонскому диалекту, не считая английского. В это же время, то есть после заката, открывают двери (или садовые калитки) группы физического развития, в последнее время сосредотачивающиеся на боксе и джиу-джитсу. Как минимум этому развитию служит целлулоидный шарик для пинг-понга, мелькающий размытой белой дугой в свете электрических ламп, свисающих с ветвей какой-нибудь джакаранды.

А уже потом, по ночной прохладе, на вторых этажах домов вновь оживают длинные комнаты с рядами швейных машинок – вы слышите их стрекот снизу, с асфальта, и сквозь распахнутые жалюзи видите освещенные косые потолки, на которых мелькают тревожные тени от лопастей вентиляторов.

На самих же улицах оказывается к этому моменту толпа, которая идет к цехам, или столам, залам клановых ассоциаций – или оттуда. И вот эта толпа шумит, хохочет, теребит звоночки мороженщиков, быстро – стоя – ест что-то вкусное. Электричество или керосин освещает внутренности вновь оживших магазинчиков и оштукатуренные своды колонн перед входом. Созвездия света окружают тележки с едой и сковородками на огне, и время от времени к жадной тьме над головами улетают языки пламени и клубы золотого пара.

Собственно говоря, есть ощущение, что китайцы не спят вообще никогда. Но на самом деле китайские кварталы попросту живут посменно.

Поэтому душный молчащий мрак, в котором я оказалась после странной встречи с человеком из клана Леонгов, меня поразил. Я свернула за первый же попавшийся угол – и там тоже увидела безлюдье, черноту, закрытые ставни, разве что иногда тусклые янтарные пятна света где-то над головой, под взмывающими в небо темно-серыми треугольниками крыш.

Постороннему человеку было бы никак не догадаться, что это – тот самый квартал, что сиял огнями и гудел голосами еще, возможно, вчера ночью. А сейчас я не узнавала улицу в собственном городе – только странные клочья обожженной бумаги вяло шевелились под ногами, как живые.

Я прибавила шагу, продолжая вести велосипед в поводу – прежде чем сесть в седло, надо было сначала разобраться, куда ехать. Потому что… мне стыдно было в этом признаться даже самой себе… но в этом небольшом, в сущности, городе… который за час можно пройти пешком…

А ведь я вроде бы правильно все сделала – повернула из ворот направо, и метров через двести следовало пойти налево. Ничего не понимаю.

А, вот табличка – Карнарвон-стрит. На которой я не бывала, кажется, уже целую вечность, с детства. И каким же это образом я оказалась здесь, если мечтала попасть совсем в другое место, в любую точку, из которой на фоне черного неба виднеется белый, как грудь англичанки, купол мечети Капитана Клинга?

Здесь, на Карнарвон-стрит, еще теплилась какая-то жизнь – были открыты две лавки, на асфальте перед одной из них дымилась жаровня, и в ней тлели, с тем самым запахом горящей газеты, бумажные клочья.

Вот теперь я поняла, что это за клочья. Потому что оказалась на улице гробовщиков и поставщиков похоронных принадлежностей – что никак не улучшило моего несколько неуверенного настроения.

Я посмотрела секунду на быстро исчезающие на моих глазах бумажные домики, автомобили, банкноты с большим количеством нулей и надписью на английском «адская ассигнация».

Теряющийся во мраке дым уносил эти дары душам усопших родственников и друзей на тот свет – пусть они ни в чем не нуждаются там.

Я повернулась к лысому китайцу в дверном проеме, чтобы спросить, где Эспланада – в том конце улицы или в противоположном.

Для того чтобы окинуть взглядом мои белые юбку и блузку, ему потребовалась какая-то доля секунды. И почти так же быстро он захлопнул перед моим носом железную гармошку, запиравшую магазин, загремел замком.

Я не поверила своим глазам: он, кажется… меня боялся.

Я повернулась на каблуках и уже без удивления увидела, что вторая лавка за это время тоже успела закрыться и даже свет в ней не горел.

Я осталась одна на замусоренном обгорелыми бумажками тротуаре.

Это было черт знает что.

Чтобы справиться с мелкой дрожью, я начала на ходу сочинять абзацы из своего очерка:

«Каждый выросший на острове Пенанг ребенок хоть раз слышал жуткие истории о скрытом от посторонних глаз дворике где-то в лабиринтах китайских кварталов. Дворике с колодцем, из которого давно уже никто не берет воду.

Там, в этом легендарном месте, расположен «зал героев» – основанный в 1890 храм предков лидеров общества Ги Хинь, со множеством их мемориальных табличек. На них – фамильные иероглифы тех, кто был убит в войнах за пенангские улицы, за Ларут. На втором этаже, за стеной с табличками – Зал ветеранов, место сбора ассоциации старых членов Ги Хинь. Состояли в нем рабочие, по большей части плантационные, или металлисты, и еще рыбаки.