Уилбур Смит - Лучший из лучших

Базо поднял ассегай, приветствуя мертвого вождя.

– Привет тебе, Манонда! Ты предпочел смерть горькой чаше поражения! – выкрикнул Базо.

От импи Инсукамини ничего не осталось: груды тел перед фургонами, точно снопы после жатвы.

– Слава тебе, Манонда! Ты предпочел смерть жизни калеки и раба. Иди с миром, Манонда, и замолви за нас слово перед духами.

Базо повернулся лицом к молчаливо ожидающим воинам. Утреннее солнце, едва поднявшееся над верхушками деревьев, светило им в спины, отбрасывая длинные тени.

– Дети мои, по-прежнему ли ваши сердца полны ярости? – пропел Базо звучным чистым голосом.

– Они полны ярости, Баба! – хором ответили ему.

– Так закончим же то, что начали!

Там, где в первой волне атаки шли десять амадода, сейчас стояли лишь двое. Жалкая кучка воинов бросилась вперед по пропитанной кровью глине, и только один из них прошел больше половины пути от леса до фургонов – остальные повернули обратно, оставив своего командира продолжать атаку в одиночестве.

Базо со всхлипом втягивал ртом воздух, струйки пота стекали по обнаженной груди. Он не ощутил удара первой пули – просто внезапно онемел участок тела, словно его не стало. Базо несся вперед, перепрыгивая через груды искалеченных тел. Стрельба звучала приглушенно, издалека: в ушах звенело, точно эхом отдавался грохот гигантского водопада.

Снова резкий рывок, будто в тело воткнулся изогнутый шип колючки, но боли не было. Звон в ушах усилился, поле зрения сузилось, превратившись в узкий туннель в темноте.

Еще один раздражающий, хотя и безболезненный рывок, и Базо вдруг охватила безграничная усталость. Хотелось лечь и отдохнуть, однако он продолжал бежать навстречу белым парусиновым крышам фургонов. И опять тело резко дернуло, словно за невидимый поводок. Ноги подкосились, он мягко упал навзничь и уткнулся лицом в твердую, высушенную солнцем глину.

Стрельба затихла, вместо нее послышались крики торжества: за стеной фургонов белые поздравляли себя с победой.

Смертельная усталость придавила изнуренного Базо к земле. Он закрыл глаза и провалился в темноту.

Ветер внезапно изменил направление, задул на восток – очень странно для этого времени года. На холмах лежал гути, холодный сырой туман. Танасе продрогла до костей, медленно пробираясь по узкой тропе к седловине между двумя серыми гранитными пиками. На плечах у девушки была кожаная накидка, на голове – узелок с пожитками, которые удалось унести из пещеры Умлимо.

Поднявшись на перевал, Танасе пристально вгляделась в очередное ущелье, заросшее густым темно-зеленым кустарником. Надежды снова медленно угасли: и здесь не видно никаких следов присутствия человека.

С тех пор как Танасе покинула тайную долину, месяц округлился, потом снова исчез и теперь опять сиял желтым серпом в ночном небе. Все это время она искала женщин и детей матабеле, зная, что они наверняка прячутся в холмах Матопо: так делали всегда. В случае нападения врага женщин и детей посылали в горы. Танасе могла всю жизнь бродить по огромной территории с множеством долин и лабиринтами глубоких пещер в поисках беженцев – и не найти их.

Она медленно пошла вниз по пустынному ущелью. Ноги налились свинцом, подступила тошнота. Девушка сглотнула слюну и, спустившись вниз, осела на поросший мохом камень возле ручейка.

О причине недомогания догадаться нетрудно. Хотя месячные запаздывали всего на несколько дней, Танасе была уверена, что ненавистное семя, исторгнутое в нее волосатым насильником с отвисшим брюхом, достигло цели и укрепилось. Она знала, что следует сделать.

Отложив в сторонку свою ношу, девушка разыскала сухие веточки под деревьями, куда еще не успел добраться гути, собрала их горкой возле большого валуна и присела рядом.

Как она ни старалась, огонь не загорался. Танасе вздохнула и сгорбилась: даже такая мелочь, как незатейливое волшебство разжигания огня, теперь ей неподвластна. Верно сказал белый человек с золотистой бородой: она больше не Умлимо, а всего лишь обычная женщина. Теперь у нее нет ни особого дара, ни ужасных обязанностей – она свободна. Духи больше ничего от нее не потребуют, и наконец ей позволено отыскать любимого мужчину.

Танасе развела костер обычным способом – трением сухих палочек; ей придавали силы любовь и столь же яростная ненависть. Именно эти две страсти помогут преодолеть предстоящие испытания.

Содержимое глиняного горшочка закипело, Танасе добавила в него полоски сухой коры тамбути – сладкий аромат ядовитых паров мгновенно вызвал прилив тошноты.

Кончик прямого черного рога орикса был обрезан – получилась воронка для введения жидкостей в тело.

Танасе расстелила кожаную накидку возле валуна, улеглась на спину, высоко подняв ноги и упираясь ступнями в шершавый гранит. Сделав глубокий вдох, она стиснула зубы и задержала дыхание – смазанный жиром рог легко скользнул внутрь. Когда он наткнулся на сопротивление, она стала его поворачивать – осторожно и уверенно. Кончик рога вошел в отверстие и устремился в потайные глубины тела. Девушка охнула от боли.

Боль Танасе приняла со странной радостью, будто причиняла ее ненавистному созданию, укоренившемуся внутри. Приподнявшись на локте, девушка опустила палец в содержимое глиняного горшочка: уже достаточно остыло, можно вытерпеть.

Танасе залила горячую жидкость в широкое отверстие длинной черной воронки. Из горла вырвался стон, спина непроизвольно выгнулась, во рту стало солоно – она прокусила губу до крови. Торопливо вытянув рог наружу, девушка свернулась калачиком на кожаной накидке и, дрожа и постанывая, прижала колени к груди. В животе бушевало пламя.

Ночью живот стиснула ужасная судорога: мышцы напряглись и затвердели, как пушечное ядро.

Танасе очень хотелось, чтобы наружу вышло нечто имеющее форму – крохотная копия белой твари, мерзкого насильника, на которой можно было бы как-то выместить свою ненависть. Изуродовать бы эту гадость и сжечь… Только не было там ничего существенного.

Тело очистить удалось, а ненависть осталась – Танасе несла в себе эту ненависть, такую же яростную, как и прежде, все дальше углубляясь в лабиринт холмов Матопо.

Танасе шла на звук радостных криков и детского смеха. Она осторожно пробиралась вдоль берега реки, прикрываясь стеной тростника с пушистыми метелками на верхушках. Перед ней открылась зеленая заводь между белоснежными берегами. На белом песке стояли рядком большие черные кувшины из глины – горлышки заткнуты пучками листьев, чтобы вода не расплескалась по дороге.

Девчонки, посланные за водой, наполнили кувшины, но не устояли перед соблазном искупаться в прохладной зеленоватой воде: скинув юбочки, они с криками резвились в заводи. У самых старших уже набухли бутончики грудей. Одна девочка заметила прячущуюся в тростнике незнакомку и закричала, предупреждая подруг.