Маршалл Кэрп - Фабрика кроликов

Вопрос был риторический. Иг продолжал:

– Дин Ламаар был способный антрепренер, но скверный художник – коричневым карандашом кусок дерьма не мог изобразить. Это Ларс Иг вдохнул жизнь в паршивца Кролика и остальное доходное зверье. Ламаар платил ему гроши, а потом и вовсе высосал его да и выплюнул.

– Вы имеете в виду Ламаара-человека или «Ламаар энтерпрайзис»?

– Обоих. В свое время Дин Ламаар и был студией, а кто с ним спорил, с тем не церемонились. Он и выгнал моего отца. А теперь Айк Роуз и «Ламаар энтерпрайзис» продолжают давнее беззаконие. Они должны мне заплатить. Знаете, какова была бы доля моего отца сегодня? Миллиард долларов. Миллиард! А знаете, сколько денег лежало на его счете в тот день, когда он покончил с собой? Восемьдесят девять тысяч. Улавливаете разницу? Паркинсон доломал папу, но сломил-то его Ламаар.

Я мог побиться об заклад, что эту последнюю фразу Иг раньше не произносил.

– Вот и вся моя ненависть, детектив Ломакс. Вы по-прежнему считаете меня ответственным за убийства?

Ответственным? Я знал, что, когда в шею Джуди Кайзер вонзился нож для вскрытия писем, Иг находился на севере штата Нью-Йорк. Однако я решил пока не сбрасывать Ига со счетов.

– Нет, не считаю, – сказал я то, что Иг хотел услышать.

– И правильно делаете, – оживился Иг. – Мне очень жаль, что вам пришлось пересечь всю страну лишь затем, чтобы вычеркнуть из списка подозреваемых одну фамилию.

– Я прилетел не только для этого. Честно говоря, я с самого начала не верил, что вы замешаны. Но ведь вам многое известно, не так ли? Вы могли бы помочь.

– С какой стати мне помогать «Ламаар»?

– Не «Ламаар», мистер Иг, а мне. Невинные люди гибнут лишь потому, что тем или иным образом связаны с «Ламаар». Я пытаюсь предотвратить дальнейшие убийства.

– Понимаете, Дэнни, – Фэлко, до этого вольготничавший на диване, подался вперед, – вы ведь тоже связаны с «Ламаар энтерпрайзис». Не исключено, что вы собственную жизнь спасете, если поможете детективу Ломаксу.

Иг показал Фэлко палец.

– Послушайте, мистер Иг, – продолжал я, – вам ведь известна вся подноготная «Ламаар». Дайте мне хоть какую-нибудь зацепку.

Иг был умный человек с огромным эго – мечта копа, пытающегося вытрясти побольше сведений. Он потер подбородок и произнес:

– Как вы думаете, детектив Ломакс, вы смогли бы раскрыть убийство в Китае?

– Мне бы понадобился переводчик, а так, конечно, смог бы. Убийство – оно и есть убийство.

– Да что вы? А известно ли вам, что в Китае тысячи родителей убивают своих новорожденных дочерей, потому что закон позволяет семье иметь только одного ребенка, а большинство хотят сына? Если бы в Лос-Анджелесе внезапно погибло несколько тысяч новорожденных девочек, вы бы решили, что в роддомах орудует маньяк. Но если бы вы жили в Пекине, вы бы знали: это дело рук самих родителей, потому что вы бы с детства варились в этом конкретном культурном бульоне.

Иг перевел дух.

– Да, в конкретном культурном бульоне, – повторил он. – А «Ламаар» – как большой котел. Или, если хотите, как маленькая страна. «Ламаар» имеет влияние на зональные цены, на систему налогообложения, на финансирование муниципальных дорог – нужное подчеркнуть. Однако мнение обывателя о «Ламаар» складывается из того, что сама «Ламаар» желает продемонстрировать – в фильмах или пресс-релизах. Вы, детектив Ломакс, просили меня дать вам зацепку. А вы не пробовали копнуть поглубже в районе корпоративной психологии?

– А где конкретно?

– Рыба гниет с головы.

– Вы имеете в виду Айка Роуза?

– Нет, у него в шкафу вы скелетов не обнаружите. Все скелеты – в шкафу у Дина Ламаара.

– Но ведь Ламаар умер, – вставил Фэлко.

– Джон Кеннеди тоже умер, – возразил Иг, – однако смерть не помеха для тех, кто ищет пятна на репутации.

– Значит, вам известно о некоем пятне на репутации Дина Ламаара, которое могло бы пролить свет на наше дело?

– У меня нет доказательств. Положим, они бы у меня были – все равно я не представляю, как известные мне факты помогут вам в расследовании. Но кое-что я вам расскажу. У дядюшки Дини, лучшего друга американских детей, была и обратная сторона, и мой отец эту сторону наблюдал достаточно часто и в подробностях.

– Я весь внимание, – сказал я, взяв ручку и блокнот.

– Во-первых, Дин Ламаар был расистом. Ненавидел негров, евреев, азиатов. Говорят, он даже тайно субсидировал ку-клукс-клан.

– В то время большинство киностудий этим страдали, – заметил я. – Но сейчас компанией управляет как раз еврей. Начальник охраны в «Фэмилиленде» – афроамериканец. Даже если Дин Ламаар и был расистом, компания давно отошла от расистской идеологии.

– Ламаар долгое время был вынужден подавлять свои сексуальные склонности, – продолжал Иг.

– Я полицейский, а не психотерапевт, – зевнул я. – Нельзя ли поближе к делу?

– Да пожалуйста. Дин Ламаар убил своего отца. Только вдумайтесь в эти слова. Кстати, джентльмены, у меня есть свежий кофе. Не желаете?

Мы с Фэлко отказались. Иг поднял собачонку под передние лапы, посадил ее на пол и скрылся на кухне.

– Что за фигня? – не выдержал Фэлко. – На кой черт нам… то есть вам, вся эта бодяга? Даже если Иг не врет, в чем я сильно сомневаюсь, каким образом его так называемые факты повлияют на ход расследования?

– Насчет хода расследования пока не скажу, а вот на увлекательность моего отчета они повлияют самым непосредственным образом.

И я записал в блокноте: «Дин Ламаар убил своего отца», – и поставил три вопросительных знака.

Иг вернулся с кружкой черного кофе в руке и с двумя книгами под мышкой. Он уселся в кресло, книги положил на пол, а собачонку забрал на колени.

– Дин Ламаар родился в бедной семье, причем в семье священника, причем больного на голову – он только и знал, что пугать паству геенной огненной. Мать обожала Дини – еще бы, единственное чадо. Однако преподобный Ламаар, ко всем своим прелестям, в числе которых деревяшка вместо ноги – нога осталась на поле боя где-то на просторах Бельгии, – был еще и пьяницей, да вдобавок пьяницей-лицемером. С кафедры он вещал о кознях «зеленого змия», а дома напивался до чертиков.

Иг шумно хлебнул дымящегося кофе.

– Итак, ближе к делу. Дини был способный мальчик, любил рисовать, однако отец строго-настрого запретил всякие картинки. Знаете, как у фундаменталистов принято думать: после смерти тебе да воздастся за то, что при жизни ты ни шагу в сторону не сделал. Тогда Дини стал рисовать тайком. И вот однажды – Дини тогда было двенадцать – отец нашел его рисунки, вызвал сына на ковер и у него на глазах сжег все, в том числе карандаши. А главное – видно, в тот день он основательно набрался – папаша схватил сына за руки и сунул их в горящий камин.