Жан-Кристоф Гранже - Мизерере

Лестница провоняла мастикой, лампы не горели. Они ступали по ступенькам при уличном свете, пробивавшемся в окна на каждом этаже.

На шестом этаже они нашли дверь Хансена — его фамилия была написана на карточке фломастером. Касдан подтянул штаны, поправил куртку и постарался выглядеть дружелюбным. Большой старый плюшевый дядя-полицейский. Он позвонил в дверь. Тишина. Позвонил снова. Опять ничего. Переглянулся с Волокиным: из-под двери пробивался свет.

Он забарабанил в дверь:

— Полиция. Откройте!

Русский уже вытащил «глок». Армянин тоже достал оружие, тихонько ругнувшись. Он толкнул дверь плечом, просто чтобы проверить запоры. Она не была заперта. Касдан отступил, чтобы распахнуть дверь ударом ноги.

И тут дверь открылась. На пороге показался высокий тощий мужчина, длинноволосый, с проседью в бороде.

— Кто вы такие? — спросил он очень спокойно.

Касдан спрятал оружие за спиной.

— Мы из полиции, — мягко произнес он. — Я майор Касдан. А это капитан Волокин. Вы действительно Петер Хансен?

Мужчина кивнул в ответ. На нем был бежевый полотняный фартук, в руке — деревянная ложка. Казалось, он ничуть не удивился появлению двух типов, на которых падал свет из прихожей. Спокойный и непринужденный, швед походил на того, кем он, несомненно, и был: типичный старый холостяк, стряпает себе ужин, пусть и немного поздно по французским понятиям.

— Можно войти? Нам надо задать вам несколько вопросов.

— Прошу.

Развернувшись, Хансен предложил им следовать за собой. Напарники незаметно убрали оружие и по узкому коридору прошли в крошечную гостиную. Продавленный диван и два потертых кресла окружали черный матросский сундук, заменявший низкий столик. По стенам развешаны разноцветные пончо. Кожаные маски, вещицы из лазурита, керамика, стремена из резного дерева, старинные медные навигационные приборы дополняли убранство. Касдан подумал, что подобными безделицами, вероятно, торгуют старьевщицы Сантьяго и Вальпараисо.

— Я провел в Чили всего несколько лет, — заговорил Хансен. — Худших в моей жизни. Но я полностью проникся этой культурой.

Касдан разглядывал старика в бесформенном свитере и линялых джинсах под фартуком. Он выглядел точь-в-точь как состарившийся хиппи, участник митингов протеста семидесятых. Армянин спросил еще спокойнее, стараясь смягчить свой обычный полицейский тон:

— Мы к вам долго стучались. Почему вы не открыли?

— Извините, не слышал вас с кухни.

Армянин взглянул на Волокина, который тоже казался озадаченным: в квартире было не больше шестидесяти квадратных метров. Но они не стали настаивать. Хансен указал на кресла:

— Пожалуйста, садитесь. Хотите вина, мате?

— Вина, спасибо.

— У меня есть дивное чилийское красное вино. VinoUnto.

Хансен говорил со странным акцентом, полускандинавским, полуиспанским, рубя слоги, словно тонкие кольца лука. Он вернулся на кухню. Касдан последовал примеру Волокина, уже скрючившегося на диване, и рухнул в кресло. Из кухни доносились вкусные запахи. Фасоль. Тыква. Стручковый перец. Кукуруза…

Через открытую дверь армянин наблюдал за хозяином. Чем-то он походил на Веласко. Такой же улыбчивый верзила с проседью в бороде и элегантными движениями. Но в шведе было и что-то нескладное, небрежное. Скорее он напоминал аристократа-битника. В семидесятых, когда Веласко беспокоился за будущее Чили в элитных клубах Сантьяго, Петер Хансен со своими друзьями-социалистами, вероятно, перестраивал мир.

Швед вернулся в гостиную с черной бутылкой, штопором и тремя пузатыми бокалами. Устроился во втором кресле и стал открывать свое «дивное вино». Пальцы у него были длинные и тонкие, словно щупальца.

— Вам известно, что в Чили — древняя традиция виноградарства? Говорят, будто она идет от конкистадоров, которые сеяли косточки от испанского винограда, чтобы получить вино для причастия… — Он открыл бутылку. — В Чили много чего рассказывают… Один певец написал: «Страна, полная надежды, где никто не верит в будущее. Страна, полная воспоминаний, где никто не верит в прошлое…»

Он медленно наполнил бокалы:

— Отведайте.

Они выпили. Касдан не пил вина целую вечность. Первая мысль при соприкосновении с напитком была о его мозгах — и о лечении. Он надеялся, что смесь таблеток с алкоголем не слишком ему навредит.

— Ну как?

— Прекрасно.

Касдан ответил наугад, в винах он ничего не смыслил. И уж тем более нечего было рассчитывать на любителя косяков, который, словно собака, нерешительно обнюхивал свой бокал.

— Чем я могу вам помочь? — спросил швед.

Касдан заговорил о деле, изо всех сил стараясь обходить истинную цель их поисков. Из его речи следовало, что они занимались убийством, «возможно» связанным с палачами чилийской хунты, «возможно» укрывшимися во Франции…

Ничуть не удивившись, Хансен спросил:

— Вы можете назвать имена?

— Давайте начнем с Вильгельма Гетца. Уже двадцать лет как он в Париже.

Хансен подскочил и дрожащим голосом произнес:

— У вас есть фотография?

Касдан вынул снимок, который тайком взял в администрации храма. Швед пристально вгляделся в него и мгновенно переменился в лице. Черты его заострились. Резче обозначились глаза, морщины, губы. Затем кожа посерела, стала тусклой и слилась с бородой. Хансен превращался в статую командора.

— Дирижер, — прошептал он, возвращая фото.

— Дирижер?

Хансен не ответил. После продолжительного молчания, с застывшим взглядом, он тихо пробормотал:

— Извините меня. Это все волнение. Я считал, что справился с этим, но… — Он овладел собой. — Главное, я думал, что этот человек мертв. — Тень улыбки прорезала его бороду. — Вернее, я на это надеялся…

Казалось, он онемел от шока. Встреча с прошлым потрясла его. Или все дело в Касдане, слишком массивном и грозном.

Вмешался Волокин. В их паре он был добрым полицейским.

— Мы понимаем ваше волнение, месье Хансен. Не торопитесь. Что вы можете сказать об этом человеке? Почему вы называете его «дирижером»?

Хансен глубоко вдохнул:

— Меня арестовали в октябре семьдесят четвертого. Я обедал дома. Наверняка соседи донесли. Тогда то, что ты иностранец, было достаточным поводом для ареста. Некоторых расстреливали прямо у двери дома, без суда и следствия. Нередко заодно убивали и доносчиков. Воцарился хаос. Короче, ко мне нагрянула военизированная полиция. Меня избили и отвезли в ближайший полицейский участок, где продолжали бить. Я не жаловался. Там была настоящая бойня. Одному студенту пуля попала в спину. Солдаты по очереди обеими ногами прыгали на рану…

Хансен умолк. От нахлынувших воспоминаний у него перехватило дыхание. Волокин как можно мягче спросил: