Джон Кейз - Код Бытия

Донато Маджо. Мысль об этом типе заставила кардинала Орсини громко застонать. Маджо работал архивистом-исследователем и лишь изредка исполнял роль клерка. Однако, несмотря на столь низкое положение, он без стеснения высказывал свои теологические воззрения. Традиционалист, молящийся вслух о «католицизме с более крепкими мускулами», он неоднократно говорил об «истинной мессе», что было не чем иным, как завуалированной критикой церковных реформ, предпринятых II Ватиканским собором.

Но если обряд, предписанный Тридентским собором (служба идет на латыни, а пастырь стоит спиной к пастве), – «истинная месса», то теперешнюю мессу надо считать «ложной» и не чем иным, как святотатством.

Хотя Орсини никогда не обсуждал с Маджо догматы веры, он сразу почувствовал, какие позиции занимает священник по многим вопросам вероучения. Этот догматик не только презирает мессу, на которой древняя латынь уступила место английскому, испанскому или иному живому языку, он наверняка не одобряет положение, согласно которому обязательное посещение воскресной службы можно заменить субботней вечерней. Как всякий традиционалист, он отвергает любые попытки модернизировать Церковь так, чтобы она стала более близкой людям. Кстати, консерватизм Маджо не ограничивался неприятием таких потенциально резких шагов, как рукоположение женщин в священнический сан, разрешение клирикам вступать в брак или допущение абортов. Его консерватизм был гораздо глубже. Донато Маджо в вопросах церковных догм слыл настоящим неандертальцем.

В общем, не было смысла интересоваться мнением Маджо о поступке доктора Барези. У священнослужителей, подобных Донато, мнений не бывает, у них имеются лишь рефлексы, причем рефлексы вполне предсказуемые.

По большому счету все это не имело значения. Отец Азетти явился в Ватикан в тот момент, когда там кипела необычно бурная деятельность. Таким образом, изоляция кардинала Орсини долго не продлится. Болезнь папы оказалась настолько серьезной, что Коллегия кардиналов начала – весьма осторожно, естественно, – прощупывать своих членов на предмет подходящего преемника. Был составлен список потенциальных пап, который постоянно перекраивался и менялся. В Ватикане категорически запретили пользоваться даже сотовой связью, дабы пронырливые журналисты или иные недоброжелатели не подслушали то, что им знать не положено.

Да, время наступило горячее, и обычный рабочий день мог быть потрачен на совещания и конфиденциальные беседы шепотом. В результате кардиналу Орсини приходилось постоянно перемещаться из одного прокуренного кабинета в другой. Атмосфера накалилась настолько, что даже такие вопросы, как кандидатура нового папы или судьба Церкви, могли обсуждаться во время случайных кулуарных встреч.

Исповедь доктора Барези требовала принятия незамедлительных решений, и измученный тайной Орсини решил разделить груз свалившейся на него ответственности, попросив совета у коллег. Двух-трех. Не более.

Но реакция на его слова оказалась весьма предсказуемой. Потрясение, задумчивость и, наконец, заявление, что ничего сделать нельзя. Единственная альтернатива бездействию представлялась настолько чудовищной, что все отметали ее не колеблясь. И тем не менее… Советники Орсини понимали, что бездействие в данном случае само по себе уже действие, последствия которого могут оказаться весьма плачевными. Ведь пружина, двигающая миром, может раскрутиться мгновенно, как лопнувшая пружина часов. Однако часы мира тикают с момента Творения.

Проблема выглядела столь чудовищной, что коллеги Орсини не устояли и поделились ею с друзьями. И через неделю после сбивчивого рассказа отца Азетти в кабинете кардинала эта новость яростно обсуждалась в стенах Ватикана. Дебаты велись секретно. То один, то другой прелат обращался к архивам Ватиканской библиотеки, чтобы найти хоть какие-то указания на этот случай. В итоге никаких путеводных огней так и не обнаружилось. Мудрость прошлых веков оказалась бессильной перед подобным казусом. Все пришли к согласию, что проблему, возникшую в связи с грехом доктора Барези, Церковь в ходе своей истории не предвидела! Подобное считалось просто невозможным.

Догматический вакуум в конце концов породил новый консенсус. После многонедельных неофициальных дебатов курия пришла к выводу: что бы ни совершил доктор Барези, на то была воля Божия. В этой связи предпринимать ничего не следует, до тех пор пока не выздоровеет папа или не будет избран новый Первосвященник, которому и предстоит во всем разобраться. Его святейшество, если пожелает, сделает соответствующее официальное заявление в удобное для себя время. До тех пор обо всем следует забыть. На этом они и успокоились.

Все, кроме отца Маджо, который, прознав про решение курии, сел в ближайший поезд на Неаполь.

Офис ордена «Умбра Домини», или «Под сенью Господней», размещался в четырехэтажной вилле на виа Витербо, всего в нескольких кварталах от здания Неаполитанской оперы. Основанный в 1966 году, вскоре после окончания II Ватиканского собора, орден уже тридцать лет считался светским учреждением. Теперь он насчитывал более пятидесяти тысяч членов и имел миссии в тринадцати странах. Хотя орден много лет добивался более высокого статуса – личного епископата, – многие специалисты по делам Ватикана были уверены: «Умбра Домини» вообще повезло, что он остается в лоне Церкви.

Возражения ордена против решений II Ватиканского собора носили фундаментальный характер. Руководители «Умбра Домини» многократно и во всеуслышание заявляли, что усилия собора демократизировать вероучение есть не что иное, как капитуляция перед силами модернизма, сионизма и социализма. Самой отвратительной реформой в глазах «Умбра Домини» была отмена мессы на латинском языке. Это новшество, по мнению ордена, потрясало тысячелетние устои и разрывало узы, связывающие католиков, в каком бы уголке мира они ни жили. С точки зрения ордена, месса на туземном наречии выглядела пародией на «католическую разновидность богоданной литургии». Как утверждал основатель ордена, появление новой мессы объяснялось только тем, что престол Святого Петра усилиями II Ватиканского собора занял Антихрист.

Но это было еще не все. «Умбра Домини» решительно осуждал либеральные воззрения, согласно которым и другие религии несли в себе зерна истины, или, как провозгласил II Ватиканский собор, «их последователи не чужды любви Господней». В этом случае, заявлял орден, Церковь виновна в необоснованных преследованиях и массовых убийствах. Как иначе можно назвать санкционированную папами шестисотлетнюю доктринальную нетерпимость, которую проповедовала инквизиция? Церковь будет оправдана лишь в том случае, если признает: ее доктрина всегда оставалась истиной, а приверженцы других религий являлись «неверными» и, следовательно, врагами Церкви.