Лоуренс Блок - Прогулка среди могил

А раз так, почему бы заодно и не постираться? Работа была кровавая, на одежде наверняка остались следы, так почему бы не сунуть ее в стиральную машину?

Нет, вряд ли. Ведь на кухонном столе их дожидались четыреста косых. Незачем стирать эту одежду. Проще ее выбросить и купить новую.

Я обошел все улицы вокруг прачечной, внутри прямоугольника от Четвертой до Шестой авеню и от Сорок Восьмой до Пятьдесят Второй улицы. Не знаю, искал ли я что-то определенное, хотя если бы увидел голубой фургон со сделанной вручную надписью на борту, то, вероятно, присмотрелся бы к нему повнимательнее. Главным образом я хотел освоиться на местности и посмотреть, не привлечет ли что-нибудь мое внимание.

В этих кварталах жили самые разные люди — и по уровню достатка, и по национальности. Одни дома стояли запущенные и полуразвалившиеся, другие были отремонтированы и перестроены новыми богатыми владельцами под особняки. Среди домиков массовой застройки одни были все еще, словно причудливым лоскутным ковром, обиты листовым алюминием и толем, с других обшивку содрали, а кирпичную кладку подновили. Попадались там и целые кварталы одноквартирных щитовых домишек с крохотными газонами впереди. На некоторых газонах стояли машины, у других домов были гаражи с ведущими к ним аллейками. На улицах кипела жизнь — множество мамаш с маленькими детьми, шумные кучки подростков, мужчины, занятые ремонтом машин или сидящие на крыльце и попивающие пиво из банок, доставая их из бумажных пакетов.

Обойдя все эти улицы, я так и не понял, удалось мне чего-то добиться или нет. Но я был почти уверен, что за это время хотя бы один раз прошел мимо дома, где это произошло.

А немного спустя я оказался перед домом, где когда-то было совершено еще одно убийство.

Дойдя до телефона-автомата, расположенного дальше всех к югу — на углу Пятой авеню и Шестидесятой улицы, — я взял правее и, пройдя по Четвертой авеню мимо «Д'Агостино», оказался в Бэй-Ридже. Когда я шел по Сенатор-стрит, мне пришло в голову, что отсюда только два квартала до того дома, где Томми Тиллари убил свою жену. «Интересно, смогу ли я найти его через столько лет?» — подумал я. Сначала никак не мог, потому что искал не в том квартале. Как только я это понял, я тут же его нашел.

Дом оказался немного меньше, чем мне помнилось, — все равно как классные комнаты в начальной школе, где когда-то учился, — но в остальном был все такой же. Стоя перед ним, я посмотрел наверх, на чердачное окно над вторым этажом. Тиллари прятал жену там, а потом привел ее вниз и убил, инсценировав ограбление.

Маргарет — вот как ее звали. Я вспомнил — Маргарет, а Томми называл ее Пег.

Он убил ее ради денег. Мне всегда казалось, что это недостаточная причина для убийства, но я, вероятно, слишком дешево ценю деньги и слишком дорого — человеческую жизнь. Впрочем, готов допустить, что это лучше, чем убивать ради удовольствия.

Расследуя это дело, я впервые встретился с Дрю Кэпленом. Он защищал Томми Тиллари, когда того судили по обвинению в первом убийстве. Позже, когда его отпустили на свободу и снова арестовали по обвинению в убийстве любовницы, Кэплен посоветовал ему нанять какого-нибудь другого адвоката.

Дом был в хорошем состоянии. «Интересно, кто сейчас его владелец, — подумал я, — и что ему известно о его истории». Если за эти годы дом несколько раз переходил из рук в руки, то вполне возможно, что нынешний хозяин ничего не знает. Впрочем, в этих местах люди обычно живут подолгу.

Я постоял несколько минут, размышляя о тех временах, когда я еще пил. О людях, которых тогда знал, о жизни, которую вел.

Как давно это было. Или не так уж давно — смотря как считать.

Кинен сказал:

— Вот уж не думал, что вы так поступите. Что до какого-то момента будете вести дело, а потом перевяжете его ленточкой и отдадите в руки полиции.

Я снова принялся объяснять ему, что такое решение напрашивалось само собой, что у меня не было другого выбора. Дело дошло до такой стадии, когда открылись новые направления расследования, которыми полиции заниматься куда сподручнее, чем мне. И я сумел сообщить им почти все, что удалось выяснить, не упоминая ни о своем клиенте, ни о его погибшей жене.

— Нет, это я все понимаю, — сказал он. — Я понимаю, почему вы так поступили. Почему бы не дать и им возможность тоже предоставить кое-что сделать? Ведь для этого они и существуют, верно? Просто я ожидал другого, вот и все. Я представлял себе, что мы их выследим, а закончится это все погоней на машинах, перестрелкой или какой-нибудь еще глупостью в том же духе. Не знаю, может, я слишком много времени сижу перед телевизором.

Вид у него был такой, словно он слишком много времени сидел еще и в самолетах, слишком мало бывал на воздухе и пил слишком много чересчур крепкого кофе на кухне. Он был небрит, нестриженые волосы взъерошены. За то время, что я его не видел, он похудел и осунулся, под глазами у него появились круги. Он сидел передо мной в светлых полотняных брюках, шелковой рубашке бронзового цвета и домашних туфлях на босу ногу — он всегда так одевался, и это производило впечатление неброской элегантности. Но сегодня вид у него был помятый и неухоженный.

— Ну, скажем полиция их поймает, — сказал он. — А что будет дальше?

— Все зависит от того, какие она соберет доказательства. В идеале должно найтись достаточно улик, чтобы доказать их причастность к одному или нескольким убийствам. А если улик не окажется, можно будет устроить так, чтобы один из преступников дал показания против остальных в обмен на смягчение обвинения против него.

— То есть откупился бы.

— Правильно.

— А зачем давать кому-то возможность откупиться? Ведь есть свидетельница.

— Она знает только о том преступлении, жертвой которого была сама, а оно не так серьезно, как убийство. Изнасилование, в том числе совершенное противоестественным способом, — это преступление категории "В", оно карается заключением на срок от шести до двадцати пяти лет. А если можно будет обвинить их в убийстве второй степени, им грозит пожизненное заключение.

— А за то, что они отрезали ей грудь?

— Все это подпадает под статью о нанесении тяжких телесных повреждений, а там наказание еще меньше, чем за изнасилование. По-моему, максимум — пятнадцать лет.

— Мне это как-то странно, — сказал он. — Я бы сказал, что это куда хуже убийства — то, что они с ней сделали.

Человек может убить другого человека, ну, скажем, потому, что вышел из себя или у него был какой-то повод. Но изувечить кого-то вот так, ради удовольствия, — кем же нужно для этого быть?

— Ненормальным. Или жестоким — можете выбирать.

— Вы же знаете, я просто с ума схожу, когда думаю о том, что они сделали с Франси. — Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Потом подошел к окну и, стоя спиной ко мне и глядя на улицу, продолжал: — Я стараюсь об этом не думать. Стараюсь убедить себя, что они убили ее сразу, что она сопротивлялась и они стукнули ее чем-то, чтобы утихомирить, и стукнули слишком сильно, так что она умерла. Раз, и готово. — Он повернулся ко мне. — Но черт возьми, какая теперь разница? Что бы они с ней ни делали, все уже позади. Ей уже не больно. То, что не превратилось в пепел, уже на небесах, если верить тому, что нам говорят. Или почиет в мире, или снова родилось на свет в виде птички или цветка, не знаю чего. А может, просто исчезло. Я не знаю, как оно бывает, что происходит после того, как умрешь. Никто не знает.