Пола Хокинс - Тлеющий огонь [Литрес]

Как жаль, что Дэниел не нашел лучшего применения своим талантам! Вот о чем думала Карла в тот день, когда забрала блокнот с баржи и потом листала его, сидя на диване у себя дома. Он так потрясающе рисовал, так тонко передавал выражение лица, улавливая движения и нюансы. На бумаге он проявлял сопереживание и чуткость, которых, казалось, был напрочь лишен в реальной жизни.

Она чувствовала себя виноватой из-за этих мыслей, из-за того, что вообще стала смотреть его блокноты и альбомы: Дэниел всегда подчеркивал, что они не для чужих глаз, что он рисовал для себя. Раньше Карла считала, что причиной являлась его неуверенность в своем мастерстве, но теперь она не была так уверена. Ей становилось не по себе, когда она смотрела на листы со своим изображением, потому что теперь она убедилась в том, что раньше только подозревала: в любви Дэниела к ней было что-то неправильное. Хуже того, она боялась, что и ее любовь к нему была такой же. Чувствуя и вину, и неловкость, и страх, она все же не могла перестать листать страницы, потому что его рисунки были прекрасны.

В них все было идеализировано. Дом на Лонсдейл-сквер, где выросли они с Анджелой, а Дэниел провел раннее детство, больше походил на замок, чем на викторианский особняк. Вокруг него был разбит скорее целый парк, нежели обычный лондонский сад. Молодой Дэниел был изображен шире в плечах и мускулистее, а когда она увидела Бена, у нее перехватило дыхание. Настоящий херувим с ямочками на щеках и наивным взглядом олененка: Дэниел прекрасно уловил щедрость его улыбки, мягкий завиток волос на затылке. Сердце у нее едва не разорвалось.

Она отложила альбом.

Когда Карла снова взяла его в руки и стала разглядывать страницы, пытаясь уловить смысл нарисованной истории, она поняла, что идеализации подверглось далеко не все . Изображения Анджелы, например, были безжалостными: костлявая, полураздетая, опустившаяся пьяница. Но Дэниел не пожалел и себя. Хотя в образе Ареса он представал внешне красивым, душа его была черной. Он был злым, издевался над младшими ребятами в школе, за что сам не раз подвергался побоям. Соблазнял и бросал юных девушек, которых считал либо наивными, либо идиотками. Третировал и унижал свою мать. Карла подумала, как же это странно, как чудовищно и одновременно трогательно видеть Дэниела злодеем, зная, что таким он изобразил себя сам. Почему, вместо того чтобы сделать себя героем своей истории, он превратил себя в негодяя? Это причиняло ей невыносимую боль. Но по мере того как она переворачивала страницы, этот кровоточащий комок боли прямо под грудью начал потихоньку рассасываться, и на смену ему пришли страх и подсознательная уверенность в том, что лучше отложить альбом, закрыть его и никогда больше не открывать. Но где-то на середине она снова увидела себя изображенной с Беном на руках в тот солнечный полдень, когда приехала на Лонсдейл-сквер. Что это за день, она поняла сразу и отвести взгляд уже не могла.

Дэниел изобразил Карлу одетой в платье, ее длинные волнистые волосы ниспадают на голые плечи, а Бен — потрясающий, чудесный Бен — улыбается и смеется, сидя у нее на бедре. На балконе стоит Дэниел — его хмурое лицо наполовину скрыто в полумраке — и наблюдает, как Карла передает Бена Анджеле. Перегнувшись через перила и оказавшись под лучами солнца, Дэниел кричит и машет тете, но та уже отвернулась, не заметив его. Его маленькое личико вытягивается от разочарования и обиды.

На следующем рисунке уже вечер. В игровой комнате Дэниел в одиночестве смотрит телевизор. Он встает и идет наверх, в спальню матери, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но ее там нет. Тогда он возвращается в свою комнату и видит, что его маленький кузен проснулся, слез с матраса, на котором спал, и теперь лежит на полу. Он рисует и пишет что-то в альбоме, а вокруг разбросаны другие альбомы, страницы которых испещрены его уродливыми каракулями. На лице Дэниела тщательно прорисовано страдание: Бен испортил все его рисунки, все так старательно и любовно нарисованные комиксы! Вне себя от горя он зовет мать, но никто не приходит. Он ищет ее, заглядывает во все комнаты, пока наконец не добирается до кабинета. Дверь закрыта, но он слышит внутри какой-то шум. Осторожно толкает дверь, и вот она — сидит верхом на мужчине, на каком-то незнакомце, на человеке, которого он никогда раньше не видел. Голова ее запрокинута, рот широко открыт. Она поворачивается, замечает испуганного сына и начинает смеяться. Дэниел со всех ног бросается прочь.

Следующая сцена показывает Дэниела, лежащего в постели. Его мысли изображены в виде облака над головой, в котором разыгрываются различные сцены. В одной он представляет, как бьет любовника матери по голове бутылкой из-под шампанского; в другой — дает пьяной Анджеле пощечину. Затем это облако воображения рассеивается. Дэниел приподнимается на локте и смотрит через комнату на маленького мальчика, который теперь спит на боку: его длинные ресницы касаются скул, а голова окружена ореолом кудряшек.

Утром Дэниел поднимается наверх в комнату матери. Она спит одна. Он уходит, закрыв за собой дверь. Затем возвращается в свою спальню, где осторожно будит маленького мальчика. Ребенок радуется старшему брату, на его лице широкая глупая улыбка. Дэниел помогает ему встать с постели, берет за руку, ведет к кабинету и открывает дверь. Держась за руки, они пересекают комнату, пробираясь мимо следов вчерашнего кутежа: разбросанной одежды, переполненной пепельницы, лежащей на полу пустой бутылки из-под шампанского. Дэниел ведет ребенка к балконной двери, открывает ее и достает из-за спины игрушку — ярко-красный грузовик. Ребенок радостно смеется и протягивает руки, чтобы схватить его, и тогда Дэниел выкатывает грузовик на балкон, к сломанным перилам. И смотрит, как ребенок бежит за ним.

На последнем рисунке Дэниел снова один. Он сидит на краю балкона, свесив ноги, и на его лице улыбка.

Айрин сидела на неудобном жестком стуле в гостиной Тео Майерсона. Она сразу поняла, что ей на нем будет неудобно, но все равно выбрала его, потому что он казался относительно высоким и она решила, что сможет встать с него без посторонней помощи, а это было важно. Она не имела никакого желания хоть в чем-то зависеть от Майерсона. Держа стул одной рукой — другой она крепко сжимала сумочку, — Айрин с трудом придвинула его на несколько дюймов ближе к камину. Было ужасно холодно — зима не хотела уходить, не отомстив за изгнание. Утром по радио предупредили, что может пойти снег.

Майерсон на кухне наливал для нее шерри. Она не хотела пить — она всегда мало пила, — но после того как Майерсон неохотно пригласил ее в дом, решила принять его предложение выпить шерри. Сам он пил вино. Один. В разгар дня.