Анатолий Эльснер - Грозный идол, или Строители ада на земле

Толпа снова заволновалась, но уже от другой причины: слова Парамона растрогали очень многих наивных людей. Женщина, которая только что рыдала из жалости к жертве бюрократов, растроганным голосом прокричала:

– Вот жалостливый наш начальничек веры! Нет человека лучше… Пусть же ему сладко живется… и на этом, и на том свете.

– Смотрите, братья ссорятся…

– А, ссорятся… Василий, как зверь, а начальник веры, бедняжка, плачет…

Два брата действительно ссорились. Василий, не понимая причины вмешательства Парамона в его права, был страшно рассержен. Он только что начал входить в свою роль палача и властелина одновременно, с каждым ударом испытывая двойное удовольствие – истязателя и власть имеющего, перед которым дрожит толпа.

– Парамон, любезный, – со сдержанной злобой говорил Василий, – наш суд умно решил высечь этого большого дурака: вот теперь мы его сечем. Дай мне окончить сечение сие, потому что я начальник всего Зеленого Рая, а ты – только веры и школ…

Парамон повернулся к толпе и, со сладенькой улыбочкой кивая головой, как добрый человек хорошим знакомым, возгласил:

– Человеки милые, вот я ссорюсь с братцем, ибо от вида крови идут слезы из глаз моих… Сердце начальника Рая – камень, думаю я, а у меня сердце – трепетная голубица, и бьется она, беленькая, а потому и не могу поступать твердо, как разум велит… – Он повернулся к Василию: – Вот как отвечаю тебе, начальничек миленький: пусть розгочки погодят пока… Есть могучий некто, который и даст ответ мне, как его пророку, как поступить нам.

– Парамон, милый, ты куда же? – в недоумении спросил Василий.

«Пророк», направляясь к кукле с низко опущенной головой, только поднял руку, указывая на ее дурацкую физиономию. И среди толпы пробежал шепот:

– Лай-Лай-Обдулай! Лай-Лай-Обдулай!..

И людям казалось теперь, что исключительно от воли «деревянного болвана» зависел тот или иной исход всей этой тяжелой сцены. Уставив с жадным любопытством глаза на «пророка», стояли они все теперь, как сбившееся в кучу стадо, над которым занесены бичи в руках пастухов. Забыли они и о жертве истязания в это время, хотя Алексей продолжал лежать спиной вверх, с людьми, сидящими на его голове и ногах, и издавал слабые стоны, сливающиеся с рыданием Груни. Молчала толпа. Василий похаживал взад и вперед с выражением досады на лице, а палачи все еще стояли с розгами, поднятыми над головой.

«Пророк» молился, и все на него смотрели, ожидая чего-то необыкновенного.

Долго он стоял неподвижно, с руками, воздетыми над плечами. Когда он возгласил, обращаясь к невидимой силе, то от его громового голоса многие вздрогнули:

– Явись, явись, явись!

Царила полная тишина. Наивные люди расширяли свои глаза, стараясь увидеть духа, но ровно ничего не видели. Некоторые женщины, впрочем, уверяли, что видели в белом облаке светлый лик Лай-Лай-Обдулая.

«Пророк» снова возгласил, и от голоса его, напоминающего грохотание туч в небе, люди снова начали вздрагивать, все более проникаясь суеверным страхом, и даже Герасим-Волк опустил розги, раскрыв широко рот.

– О, не сверкай!.. Больно очам человеческим от сверкания твоего лика, Лай-Лай-Обдулай… Кинжалы острые – слова твои, и вылетают они из твоих уст, как молния из рук Отца в небе… Грудь моя полна ими… Внимаю, внимаю, внимаю – говори!..

«Пророк» распростерся на земле лицом вниз и руки простерев вперед.

Заколебалась толпа в чувстве изумления, священного восторга и ужаса одновременно. Всем казалось, что совершаются чудеса и что в полумраке вечера над «пророком» сверкает кто-то, хотя никто ничего не видел. И долго лежал так начальник веры, и все в священном ужасе молчали, глядя на чудеса и не видя их. Вдруг «пророк», снова подняв руки над головой и стоя уже на коленях, возгласил:

– О высокий, слова твои – секира в устах, и вот они вошли в мои уши, и я вижу, что мы, начальники, не можем жалостливое сердце иметь, чтобы ты не захлопнул перед овцами моими райскую дверь… Внимаю, внимаю!.. Говори, солнцесияющий… Да-да!.. Дед – отца, отец – сына, сын – внука, муж – жену, все – пророка… Ты рассеялся сразу, как золотое облако, и тьма в очах моих…

Безмолвие продолжало царить, и нарушить его теперь всем казалось святотатством. Только Алексей продолжал слабо стонать, но это только усиливало священный ужас толпы: стоны эти показывали, как страшно карает непослушных высокий Лай-Лай-Обдулай. Люди находились как бы под действием волшебных чар или гипноза: «пророк» вызывал иллюзию в умах их и усыплял разум и волю. Солнце, между тем, как бы уйдя в море, оставило на земле последние красноватые лучи, и черная фигура «пророка» казалась кроваво-сияющей. Он долго стоял на коленях и пошатывался, показывая этим, что визит высокого гостя сделал его как бы пьяным. Вдруг он закричал:

– Ослабел я от слов бога… Шатаюсь и подняться не можно… Под мышцы возьмите вы, женщины, пророка вашего…

Он протянул одну руку вправо, где давно уже с сияющим лицом стояла Сусанна, и другую – влево, где стояла другая высокая и красивая женщина. Обе женщины бросились к «пророку» и, взяв его под «мышцы», повели к толпе, причем Сусанна, не отрываясь, смотрела на «пророка», сияя глазами, с перебегающей по губам легкой улыбкой мистического восторга.

«Пророк» медленно шагал, пошатываясь, и голова его с ужасным и бледным лицом, по сторонам которого спускались рыжие пряди волос, покачивалась: это усиливало впечатление.

Проходя мимо Алексея, который продолжал слабо стонать, Сусанна вздрогнула и, замедлив шаг, с нервной дрожью в голосе и с жестокой усмешкой произнесла:

– Ад поет!

И, повернув чудную головку и взглянув на невесту «преступника», она с холодным лицом и мистическим ожесточением бросила слова:

– Ад голосит, и каменьями надо завалить его…

«Пророк», продолжая идти, отчетливо проговорил:

– Невеста бога, хорошо сказала ты: ад надо завалить камнями… – Он остановился против толпы: – Для этого именно я и послан на землю.

Толпа благоговейно молчала, с жадным любопытством ожидая его слов. Любопытство это с такой силой овладело всеми, что подавило и как бы смело все недавно еще царившие в них чувства – человеческое достоинство, негодование, отвращение от зрелища истязания и сожаление к жертве палачей. Как на удочку были пойманы люди все усиливающимся любопытством, все их внутренние силы были рассеяны, и «пророк» мог делать теперь с ними, что хотел.

– Человеки милые, – возгласил Парамон, – что смотрите вы на меня и что видите? Видите вы человека, да. А чего не видите? Не видите вы, что спрятано во мне, да? Пророка не видите – вот!

Он величаво поднял руку кверху и стоял так некоторое время, а из толпы доносился шепот: