Анатолий Эльснер - Грозный идол, или Строители ада на земле

«Ох, папаша, – проходило в это время в уме его, – Парамоша рад был бы пустить кровь из горла деток Твоих так, чтобы она, доскакав до неба, окрасила бы Твой лик… Прикажи только, чтоб мертвая Василиса не тревожила пророка…» Злость в душе его росла и душила его, и что-то продолжало плотоядно вскрикивать: «Крови!»

Дойдя до крайнего дома, процессия, совершив поворот, направилась к грозному богу, перед которым трепетал Зеленый Рай. Две толпы росли с каждой минутой, образуя как бы живые крылья по обе стороны от «пророка» и его любовницы, и, когда в отдалении показалось размалеванное лицо идола, из уст набожных овец стал исходить шепот:

– Лай-Лай-Обдулай, прикрой нас крылом своим.

В это время, под прикрытием наступившего вечера, две девушки, взволнованно махая руками, бежали по опушке леса к задним стенам новых строений. Катя, войдя под низко опущенные ветви дерева, раздвинула их и, нагнув голову своей спутницы, шепнула:

– Смотри!

Перед глазами Оксаны обрисовалось тесное, слабо освещенное светом висевшего фонаря подземное помещение. Бледный свет позволял видеть нескольких узников, прикованных к столбам. Вавила стоял у столба с головой, свешенной на грудь, и так как он был очень высок и силен, то напоминал измученного, окованного цепями богатыря. Оксана, увидев его сквозь решетку, крикнула громким, радостно волнующимся голосом:

– Вавила, Вавила!..

Как бы в ответ на это раздался громкий звон цепей, потому что не только Вавила, но и все находящиеся там вздрогнули от радостной неожиданности.

– Оксана моя! – крикнул богатырь и, под влиянием охватившего его порыва броситься к Оксане, начал биться в цепях, желая их разорвать. И Оксана, под влиянием такого же неудержимого порыва, стала отрывать от земли решетку…

С высоты голубого неба, покрытого мириадами звезд, веяло священным миром и молитвенной радостью. Невольно казалось, что тихий ангел, шелестя над Зеленым Раем своими голубыми крыльями, призывал человека к вечной безмятежной радости в царстве света и истины, но Зеленый Рай, не видя уже Бога, падал все ниже и ниже от высокого неба в пропасть порока, зла и слез. Казалось, что незримые бичи в руках черных привидений свистели над Зеленым Раем, и под свист этих бичей опьянелые люди носились в неистовой пляске.

С зажженными факелами в руках, нагие люди – мужчины, женщины и старики – носились вокруг деревянного бога. Свет факелов бросал красные цвета на их сладострастно смеющиеся лица и похотливо изгибающиеся голые тела. Дикие взвизгивания вырывались из их уст, смешиваясь с частым притоптыванием ног и короткими фразами, произносимыми речитативом. Никого не осталось в маленьких домах, так как и самые неблагонадежные не решались оскорбить грозного деревянного болвана.

Огромное живое кольцо, блистающее при свете факелов голыми телами, носилось с дьявольской быстротой вокруг дерева. Это был какой-то живой светящийся вихрь с блистающими среди него безумно смеющимися лицами, и шум, производимый ими, напоминал шум крутящихся листьев среди рева и свиста бури. Голые руки то сцеплялись одни с другими, то взвивались кверху, и там как бы плавали в воздухе, в то время как головы запрокидывались и ноги взвивались, как у лошади во время галопа. И скоро обезумевшие люди, носясь вокруг бога еще с большим неистовством, начали припевать:

В это время великан Вавила бежал с быстротой оленя, убегающего от мчавшейся за ним стаи волков, – от новых строений, мимо Дерева совещания, – в лес. За его ногами волочилась и подпрыгивала, ударяясь о камни, железная цепь, производя сильный звон. Увидя неистово пляшущий Зеленый Рай, он приостановился на мгновение и в чувстве отчаяния закричал:

– Пропал наш Рай Зеленый, и все человеки, вижу, козлами сделались… рогами сцепились и кружатся… Догоняйте теперь, черти, не поймаете…

Снова раздался звон цепи, волочившейся за человеком, побежавшим в лес.

Обезумевшие люди не видели его и продолжали носиться вихрем, хотя из их кольца женщины, одна за другой, теряя сознание, падали на землю, и их сейчас уносил кто-нибудь под молчаливые древесные ветви. Катя опять плясала, и опять с ней случилось несчастье: потеряв сознание, упала кому-то на шею, и опять не знала, кто унес ее…

Три бюрократа торжествовали: Зеленый Рай пропал.

– Братцы, миленькие, веселится душа моя пророческая, ибо вижу я – чудотворец Божий простер руки свои над народом моим, и покорным сделалось стадо… пляшет, веселится, и блаженно оно, потому что пастух его – я.

Сидя за столом в круглой комнате, освещенной светом свечей, Парамон с последним словом поднял руку над головой, и впалые губы его дрогнули от глумливого смеха.

– Ты – пастух божий, братец миленький, я же – военачальник, – гордо проговорил Василий.

– Ты моя правая рука, и может ли рука протянуться влево или вправо, когда разум приказ отдает: не смей?

– Вышло так, Парамон милый, что я начальник – руки твои, – проговорил Василий, и лицо его сделалось бледным от сдерживаемого гнева.

– И ноги, Васенька… когда пророк опереться хочет, тогда ты – ноги… как посох мой, или палка, когда пророк шествует… и безгласны они, ты же пререкаешься…

– Нельзя стерпеть обиды такой! – вскричал Василий, еще сильнее бледнея и сверкая глазами.

– Должен все сносить, Васенька. Пророк божий я… Чего хочешь?.. – тихо проговорил Парамон, в свою очередь тоже бледнея от злобы, которая, как две маленькие змейки, сверкнула в глазах его. Однако же, он был тих и ласков, несмотря на злобу, и это было самым зловещим признаком: он выжидал времени, чтобы смертельно ужалить брата.

– Зачем так – сносить должен я? – заговорил опять Василий. – Люди меня слушают… Что ты все хвалишься: пророк, пророк… на груди ножичек держишь всегда… в крови сам, знаю… Василисина кровь брызнула на тебя, как роса, полагаю… не боюсь я тебя…

Парамон страшно побледнел, но ответил с величайшим спокойствием:

– Бог убил ее… не я…

– Бог…

– Лай-Лай-Обдулай шепнул мне: «Пророк, убей кощунницу, хулит меня, бога, и поносит…» – Парамон окончил совершенно равнодушно и с оттенком презрения проговорил: – Я и вонзил ей кинжал в горло…

– В горло? – переспросил Василий с чуть заметным содроганием, в то время как Петр сидел, как мертвец, – бледный и неподвижный.

– В горло, Васенька милый, в горло.

И два зрачка его глаз уставились на горло Василия, в то время как по губам пробежала таинственная и тонкая улыбка и в уме ярко предстала картина ножа, вонзающегося в гортань Василия.