Эндрю Вакс - Терапия

— Да, я знаю. Он должен получать терапию у тебя, весь этот срок, или пойдет в тюрьму. Ну и что? Это лучше, чем тюрьма.

— Я сдержал слово? — внимательно посмотрел я на него.

— Однозначно, да, дружище. И не думай, что я забыл о нашем договоре. Вот, как я обещал.

Он достал чек с его депозита. Полторы тысячи долларов. Я положил его в свой дипломат, который лежал на его столе из тика, туда же, где лежали еще десять тысяч долларов наличными. Как договаривались.

Уилсон сидел напротив, у меня в офисе, его лицо выражало нетерпеливое ожидание.

— Это будет нелегко, — сказал я ему. — Мы должны изменить тебя, начать с самого начала. И мы начнем с честности, хорошо?

— Да, это то, чего я хочу. Честность. Во время суда нечасто ее увидишь.

— Расскажи мне об этом.

— Ну, мальчишки соврали. Я не имею в виду… о том, что мы делали. Но о том, как они к этому относились. Вы понимаете, о чем я говорю? Я не заставлял их… никого из них. Это была любовь. Особая любовь. Все, чего я хотел, это стать кем-то особенным для них. Любящим, особенным другом. Этот окружной прокурор, он превратил все во что-то безобразное. Присяжные никогда не слышали мою версию.

— Как это началось?

— С этого мальчика, Уэсли… это тот, кто дал показания первым. Когда я впервые встретил его, ему было восемь лет. И я никогда не встречал более соблазнительного мальчика, всегда желающего обниматься. У него нет отца, знаете, я имею в виду, что для мальчика естественно искать любовь.

— Я знаю.

— И я любил его. Почему это должно быть преступлением? Я никогда не применял силу, никогда не причинял ему боли, ни разу.

— Как вы относитесь… к судебному преследованию?

— Я чувствую, что я жертва. Я не сделал ничего плохого — у нас просто неправильные законы. И когда-нибудь вы увидите, что законы изменятся. Я имею в виду, у детей тоже есть права, не так ли? Что хорошего в праве сказать «нет», если они не имеют права сказать «да»?

— Закон гласит, что они слишком молоды, чтобы соглашаться на секс.

— Это просто чушь. Дети знают, чего они хотят. Вы знаете, какими они могут быть решительными и требовательными. Я провел с детьми всю свою жизнь. Такие они и есть.

— Хорошо, смотрите. Ваша проблема проста, не так ли?

— Что вы имеете в виду?

— Вы попались.

— Но…

— Это ваша проблема, мистер Уилсон. Вас поймали. И суть терапии в том, чтобы гарантировать, что это больше не повторится.

Подозрение застыло в его глазах.

— Как вы это сможете сделать?

— Прежде всего, мы подготовили почву. Вы будете некоторое время получать терапию, узнаете, что говорить. Затем, в конце концов, вы переедете. Вы никогда не сможете жить здесь после того, что произошло. Никогда не получите работу рядом с детьми. Но через некоторое время вы сможете переехать в новый город. И начать все сначала.

— Это какая-то уловка?

— Никаких уловок. Я знаю свое дело. И я достаточно умен, чтобы понять, что все дело в обертке. Это Америка. Как мы назовем это, тем оно и станет. А вас они назовут «вылеченным», понимаете?

Он кивнул, потер руки, все еще опасаясь.

— Вы сказали что-то в суде… о лекарствах…

— Не беспокойтесь об этом. Иногда суд настаивает на ДепоПровере… так называемой «химической кастрации». Но это не наш случай. И даже если бы это случилось, мы могли бы вколоть вам что-то из группы андрогенов, это бы восстановило вас почти мгновенно.

— Мой адвокат сказал, что это будет очень дорого.

— О, да. Мы единственная клиника в стране, которая предоставляет этот спектр услуг, но посмотрите, что вы получаете за свои деньги… без взаимодействия с жертвами, без шоковой терапии, без встреч, без наркотиков. Просто подготовка к тому, чтобы вы… успешно… прожили остаток своей жизни. И вы не проведете ни дня в тюрьме. Довольно здорово, не так ли?

— Как вы?..

— Занялся этим? Это достаточно легко понять. Еще будучи в медицинской школе, я понял, что лечение педофилов — это растущая индустрия девяностых. Большие деньги, а штрафы за злоупотребления служебным положением низки. Да есть и другие преимущества.

— Вроде платы наличными, — сказал он, улыбаясь улыбкой социопата.

— Вроде нее, — сказал я, протягивая руку за деньгами.

— Хорошо, мистер Уилсон, вы готовы к выписке. Наши записи покажут, что вы прошли интенсивную индивидуальную психотерапию, участвовали в группе, прошли аверсивную терапию. Все удовлетворительно. Я могу честно сказать, что вы готовы жить без надзора. У вас есть планы?

— Конечно. Я переписывался с несколькими мальчиками в приюте во Флориде. Вы знаете, давал им советы по поводу их проблем. Мне предложили работу там, и я скоро уеду. Как только мой адвокат освободит меня от испытательного срока.

— Хорошо. Есть еще одна вещь. Вы никогда не извинялись перед мальчиками, и большинство терапевтов считают, что это ключевой элемент лечения.

— Я не хочу…

— Нет, конечно, вам не придется их видеть. Что действительно поможет убедить суд, так это письмо от вас мальчикам… просто скажите им, что вы понимаете, что вы сделали, что вы берете на себя полную ответственность. Как мы учили вас, помните, скажите им, обязательно, продолжать жить и обещайте, что они больше никогда вас не увидят, хорошо?

— Думаете, это сработает?

— Я уверен, что это сработает. Я знаю этих людей. Напиши мне пару черновиков, и я забегу сегодня вечером, когда закончу с последней группой, и посмотрю их. Тогда мы выберем лучший.

— Спасибо, док. Ты снова спас мне жизнь.

Уилсон жил в современной высотке прямо у городской черты. Я позвонил ему около 11:30. Он впустил меня. Вокруг было пусто — в основном тут живут пенсионеры. Я настоял, чтобы он переехал со своего старого адреса куда-нибудь, где вокруг мало детей. Чтобы уменьшить соблазн.

Я поднялся на двадцать шестой этаж, даже не запыхавшись. Я больше не занимаюсь додзё, но мне нравится оставаться в форме.

У Уилсона было полдюжины писем для меня, и все они были написаны вручную, на уникальных голубых бланках. Он вышел на балкон, чтобы выкурить сигарету, пока я их читал. Наконец-то я нашел подходящий.

«Я прошу прощения за все, что я сделал. Теперь я знаю, что никакое оправдание, никакая рационализация никогда не исправят ситуацию. Я понял себя, и теперь я знаю правду. Вы жертвы, а не я. Я знаю, почему я сделал то, что сделал, и я прошу прощения за всю боль, которую я причинил. Так будет лучше. Вы никогда не увидите меня снова. Я надеюсь, что вы вырастете хорошими людьми, и всегда будете оставаться верными себе. Прощайте».

Его подпись была твердой, уверенной. Я оставил письмо, которое выбрал, на столе. Затем я вышел на улицу, чтобы присоединиться к нему на балконе.

Ночь была теплой, бархатно-темной. Городские огни подмигивали внизу, тихо и мирно.