Рику Онда - Дом с синей комнатой

По неизвестной причине почерк был просто ужасным — намеренно или нет, но было абсолютно невозможно установить пол или возраст автора.

Это послание было найдено на столе под единственным стаканом с цветком, поэтому очевидно, что автор хотел, чтобы его нашли и прочитали.

Однажды мы с госпожой Сайга вместе обсудили это письмо и наши соображения насчет автора и его цели. Она спросила моего мнения.

Из-за специфики своей работы я привык к чтению рукописей, написанных разными людьми и разными почерками, но тут даже я растерялся и не знал, что сказать. Однако все равно озвучил ей свое честное мнение.

— Думаю, это похоже на письмо, написанное девушкой. Манера письма и выбранные слова совсем не походят на мужские, — так я ей и сказал. Это было мое первое впечатление.

— Могло ли это быть любовным посланием? — задумчиво спросила она.

— Да, наверняка, — ответил я.

Однако для любовного письма оно звучало угрожающе: получивший его, должно быть, испугался бы.

Вот что я сказал. Сейчас написавшую его женщину вполне могли бы принять за преследователя с параноидальными наклонностями.

— А кому тогда предназначалось это послание? — спросил я.

Она ответила прямо:

— Всей семье, разве нет?

— В таком случае, должно быть, автор письма затаил злобу на всю семью Аосава.

В ответ на это она лишь покачала головой.

— Что ж, я не знаю наверняка. Не могу утверждать, был ли автор зол на всю семью, но я правда думаю, что он написал это послание для них.

Ее ответ был таким сухим и безразличным, что у меня не было повода с ней спорить. Но в тот момент я начал подозревать, что она знала, кем на самом деле был убийца.

Какое-то время подумав, госпожа Сайга вновь заговорила, будто резко вспомнила о чем-то:

— Человек, написавший его, находился во тьме.

— Во тьме? — переспросил я.

— Да, мне кажется, что он находился в темном месте, — повторила она.

— Темное место? Его реальное окружение? Или психологическое состояние? — спросил я.

Она склонила голову.

— Не знаю точно. Возможно, и то, и другое. — Указала на стихотворение: — Вот здесь, во второй половине. «Звуки песен, слетающие с моих губ… хруст панцирей жуков под моими ботинками в утреннем лесу… мое маленькое сердце, без остановки качающее кровь…» Думаю, это звуки, которые слышит автор.

— Звуки? — спросил я, перечитывая стихотворение.

Она продолжила:

— Вам не кажется, что автор пишет не о том, что видит, а описывает то, что слышит? Песня, хруст насекомых, раздавленных подошвами ботинок, звук собственного сердца… Слышит, а не видит. Потому кажется, что в том месте темно.

— И правда, — заключил я. — Но в первой половине есть далекое закатное солнце — а это уже зрительное восприятие.

На это она вновь покачала головой:

— Рядом стоит слово «дрожать», а это значит, что автор скорее чувствует приближение заката, чувствует ход времени через меняющуюся температуру. Человек во тьме ощущает ход времени кожей.

В этот момент даже я понял, кого она подозревала.

Девочка, которая выжила. Девочка, лишившаяся света.

Я аккуратно спросил ее, не считает ли она эту девочку истинным автором письма.

Госпожа Сайга на секунду замешкалась.

— Я не знаю, — сухо пробормотала она.

Со стороны казалось, что она действительно не уверена, а не пытается что-то скрыть или опровергнуть.

Это было на нее похоже. Она всегда говорила прямо и открыто, но невозможно было понять, о чем она думает. Казалось, ее окружает большое серое облако тумана, сгущавшееся по мере приближения к ней. Потому я всегда испытывал беспокойство, когда мы общались.

Однако я был действительно впечатлен ее трактовкой стихотворения. Она оказалась человеком, способным на глубокий и тщательный анализ очень сложных вещей. Другими словами, эта книга в итоге стала лучшим применением ее способностей.

Что же на самом деле правда?

Как доказать, что где-то и когда-то случились определенные события?

Например, в отдаленной хижине в горах произошло убийство. Четверо людей, связанные сложными взаимоотношениями, убили друг друга.

Все участники мертвы, прошло несколько месяцев. Хижина изначально отрезана от остального мира. Никто не знал о местонахождении этих людей, об их существовании. Разразилась буря, и хижину накрыл оползень, превратив участок в дикую равнину. Никто так и не обнаружил погребенные дом и тела.

Так произошло ли что-то на самом деле? Конечно, для погибших это трагедия. А для нас с вами? Для мира? Свершилось насилие, но, если о нем не стало известно, можно ли сказать, что ничего не было?

В каком-то смысле лишь оставленная память может служить подтверждением случившегося.

Написанная ею книга была такой памятью.

В момент убийств Сайга была ребенком. Могла ли она написать книгу для того, чтобы самой убедиться, что они действительно произошли? Наконец, подтвердить свое участие в событиях? Я не сомневаюсь, что она писала ее для себя. И в процессе создания смогла наконец открыть для себя случившееся.

Заодно она открыла и преступника. Того, кого считала убийцей.

Помню, она интересовалась законами насчет срока давности преступления. Особенно ее интересовали случаи приостановки его действия, например, если подозреваемый бежал за границу. Оказывается, пребывание за рубежом может продлить срок уголовного преследования.

Думаю, вы уже поняли, к чему я клоню.

Поняли, кого она подозревала.

Остается еще вопрос с письмом, но, кажется, она всегда подозревала именно этого человека. Я в этом почти уверен.

Поэтому, должно быть, она даже сейчас следует за подозреваемым. Однако, как бы странно это ни звучало, не думаю, что ее цель — поймать убийцу или добиться признания. Можно сказать, погоня за этим человеком стала для нее делом жизни. И, как и в случае с книгой, она делала это исключительно для себя.

Допустим, Сайга все же выяснила правду, но напишет ли она об этом книгу? Нет, ведь ей будет достаточно своего удовлетворения от открытия. Какая жалость, верно? Странная черта… Еще один факт так и не будет обнародован и без должного подтверждения останется незамеченным.

Потому, если вы будет писать о ней или о тех убийствах, прошу вас, держите меня в курсе. Не забывайте копировать данные. И, на всякий случай, звоните мне почаще.

Ну что, договорились?

Как раз пришли внуки — дети младшего сына, так что извините за шум.

У нас в семье одни мальчишки. У старшего сына тоже двое сыновей.

Конечно, я люблю их, но порой они очень непослушны. На допросах я даже сейчас, наверное, мог бы не уставать часами, но с внуками меня хватает максимум на полчаса. Кроме того, они становятся все тяжелее.