Ирса Сигурдардоттир - Прощение

Вернулась коллега, передавшая ей лотки, села за стол и принялась записывать в журнал наблюдений что-то, относящееся к пациенту в седьмой палате, попутно обменявшись несколькими словами с Аустой и, похоже, не заметив, что та едва отвечает.

— …подготовить к переводу в онкологию завтра утром. На пересменке об этом говорили?

— Что? — Ауста попыталась вспомнить, что ей говорили при передаче смены, но не смогла.

Собеседница оторвалась от своих записей.

— Они сказали что-нибудь о переводе больного в онкологическое отделение? Здесь сказано, что шунтирование не рекомендовано, поскольку он в тяжелом состоянии и может не выдержать операции. Как показывают анализы, ни радио-, ни химиотерапия не помогают. Его должны отправить на паллиативное лечение, чтобы не занимал здесь место. Вопрос в том, переводят его в онкологию или в приют?

— По-моему, это не обсуждалось. — Возможно, вопрос решили без обсуждения и Ауста пропустила решение мимо ушей. Обычно в таких вопросах она полагалась на старшую медсестру отделения, которая всегда была в курсе происходящего, но сегодня у нее заболел живот и она ушла домой пораньше. Ее сменщица сидела сейчас перед Аустой и ждала ответа. — Нет, об этом не говорили.

— Странно. — Женщина вскинула брови и снова склонилась над бумагами. — Бедняга…

— Да, — машинально пробормотала Ауста и, взяв со стола стакан воды, сделала пару глотков. Пора бы прийти в себя.

— Вы разговаривали с ним?

— Очень мало.

— Вот и я тоже. Столько лет работаю, но никак не научусь разговаривать с теми, кому выписан смертный приговор. Как ему. Как тому мужчине на прошлой неделе. Что ни скажешь, все кажется таким… неадекватным. — Она закрыла папку и вернула ее на место. — Надеюсь, когда придет мое время, это случится неожиданно. Сейчас ты жив, а в следующую минуту уже нет…

— Да, так, наверное, лучше всего, — не совсем уверенно согласилась Ауста. Не потому, что подобное описание обычно применялось к тем, кто умирал преждевременно, а потому, что вовсе не была уверена, что хочет умереть именно так.

Теперь, когда она опасалась за свою жизнь, старость со всеми ее болячками, лечением и медленным угасанием выглядела в ином свете. Ауста не знала, согласится ли с ней тот пациент, о котором шла речь, и спрашивать у него не собиралась. Возможно, он предпочел бы уйти несколько дней назад, когда у него — прямо у нее на глазах — случился сердечный приступ. Но нет, вряд ли. И даже если так, она ведь все равно провела реанимационные мероприятия. Ее работа — лечить людей, ухаживать за ними, а не принимать решения о том, кому жить, а кому умирать.

Но где-то в Рейкьявике был человек, готовый сделать именно это. Он уже убил одного человека, девушку-тинейджера, и еще не закончил.

Она поймала себя на том, что боится конца смены, боится идти одна по длинным и пустым больничным коридорам, боится темной автомобильной стоянки. Возможно, другие женщины тоже боялись, учитывая, что в новостях только и говорили об этом убийстве, делая упор на то, что полиция до сих пор не произвела никаких арестов. Однако в отличие от большинства людей у Аусты была реальная причина бояться.

Вечером среды бар практически пустовал. Разбросанные по залу немногочисленные клиенты разговаривали и смеялись чуть громче и принужденнее, чем обычно. Акустическая система изрыгала одну за другой приторные до отвращения танцевальные мелодии, специально созданные с целью заставить прыгать и махать руками с зажатыми в них банками пива.

Музыка, конечно, раздражала, но зато никто не сможет подслушать их разговор, рассуждала Фрейя. Пусть даже они и не будут обсуждать ничего важного или секретного. Выведывать информацию о его клиентах она не собиралась, к тому же закон о конфиденциальности никто не отменял. Конечно, как и у каждого закона, у него были свои пределы, но пока что полицейское расследование не нашло ничего, что оправдало бы ослабление правил.

Фрейя уставилась на бутылку колы, которую купила перед тем как сесть. Бармена, нацеленного на покупки более дорогие, требующие творческого использования коктейльных шейкеров и разделочной доски, ее заказ не впечатлил. Ни выпивать, ни пить Фрейя не хотела, но нужно было взять себе что-то до прибытия Кьяртана. Чтобы не придумывать потом причину для отказа, если он предложит угостить. В университете, когда они были студентами, Кьяртан пытался подкатить к ней, и теперь она хотела бы избежать неловкости, если он проявит интерес и придется отшивать его. Некоторые подозрения насчет подобной заинтересованности имелись, и основывались они на том, с какой готовностью он согласился встретиться. Никаких вопросов, никаких заминок. Ответ на ее предложение был короткий и четкий: «Буду на месте». Конечно, оставался еще вариант, что ему и впрямь интересна названная тема, но в этом Фрейя сильно сомневалась. После долгого рабочего дня в Доме ребенка меньше всего ей захотелось бы встретиться с бывшим однокурсником, чтобы поговорить о детском абьюзинге. Скорее всего, это верно и в отношении Кьяртана. Было бы странно, проведя весь день с жертвами буллинга, искать компании человека, жаждущего обсудить эту проблему.

Подозрения подозрениями, однако определенные усилия, чтобы подать себя в лучшем виде, она все же предприняла. Но не потому, что не составила окончательного мнения в отношении Кьяртана, а исключительно по привычке. Если ты модно одета и хорошо выглядишь, никто не усомнится, что и в жизни у тебя все прекрасно. Фрейя протянула руку к стакану. Неоново-зеленая соломинка и коктейльный зонтик, которым бармен издевательски украсил ободок, служили комичным контрастом с самим напитком. Достаточно было одного глотка, чтобы оценить безвкусицу колы.

Дверь распахнулась, и на мгновение хмурый бар осветило слепящее сияние, источником которого было не солнце, севшее пару часов назад, а мощный прожектор снаружи. Свет был настолько сильный, что в первые мгновения, до того как дверь закрылась, Фрейя видела только мужской силуэт.

Да, это был Кьяртан — в пальто, со снежинками на плечах. Прежде чем пройти дальше, он потопал на месте и смахнул с волос белую пыль. Фрейя с удовольствием отметила, что выглядит он шикарно: стройный, подтянутый, без залысин. Вообще-то, она ожидала другого. Кьяртан был старше ее и за прошедшие после университета годы вполне мог набрать жирку и превратиться в толстенького медвежонка, но он выглядел даже лучше, чем в студенческие годы. И оделся что надо: не слишком строго и не слишком небрежно. Выбор стиля ясно говорил, что, стараясь произвести впечатление элегантной поспешности — надел, что под руку подвернулось, — Кьяртан, как и она, подошел к делу со всей серьезностью.