Ирса Сигурдардоттир - Прощение

Бойи вел унылый рассказ о нелегкой жизни, а Кьяртан, сделав вид, что слушает, дал волю собственным мыслям.

— …просто в отчаянии. Ведь я мог бы повести себя иначе. Надо было только сказать, как она мне нравится, и, возможно, мы уже сегодня были бы мужем и женой. Жили бы в счастливом браке. Но это, конечно, глупости. Мы были слишком юны и, наверное, расстались бы, как другие тинейджеры. Хотя… Что, если мне навестить ее? — Бойи посмотрел вопросительно на него. — А вы что думаете?

— По-моему, вы опять сбиваетесь на прошлое и застреваете в нем. Разве вы не собирались поговорить о том, что сейчас не так в вашей жизни? А уж потом мы могли бы обсудить, насколько это хорошая идея. Я имею в виду ваш визит.

Бойи расцвел улыбкой, но та поблекла, когда Кьяртан закрыл папку и положил на стол ручку. Интересно, что за восемь месяцев человек так и не научился распознавать в голосе психолога нотку завершенности.

— Боюсь, наше время истекло. И вот о чем я предлагаю вам подумать перед нашей следующей встречей. Вы говорите, что работа не приносит удовольствия. Почему бы не поговорить с боссом, послушать, что он скажет, и изложить свое мнение? Не спорьте с ним. Конфликта лучше избегать. Тогда в следующий раз мы сможем обсудить, как все прошло.

С этим советом клиент и ушел. Возможно даже, что в лучшем настроении, чем то, в котором пришел, хотя Кьяртан и сомневался в этом. Взрослые не были его сильной стороной. Проблемы, с которыми они приходили, коренились так глубоко, что предлагаемые им психологические пластыри предлагали лишь временное облегчение. Ждать и надеяться, что они перерастут их, не имело смысла, поскольку их жизнь уже сформировалась и застыла, и изменить ее удавалось редко.

Поскольку следующий клиент еще не пришел, Кьяртан повернулся к компьютеру, хотя обычно включал его, лишь завершив последний сеанс. Он давно взял за правило проверять почту и отвечать на письма, прежде чем уйти из офиса, чтобы не брать работу с собой на дом. А поскольку сеансов всегда назначал больше, чем следовало, то и домой возвращался поздно. Слишком поздно, чтобы жить нормальной жизнью.

Это нужно было менять. Например, уменьшив число клиентов. Открыв ежедневник, Кьяртан увидел, что дальше в списке идет Давид Айварссон, мальчик, утративший самоуважение в результате хронического буллинга. Они работали над проблемой около года, но признаков улучшения пока не наблюдалось. Тем не менее в отличие от Бойи и Мёрдюра Давид был ему интересен.

Однако все же не так интересен, как письмо, ждущее своей очереди в папке входящих.

Письмо пришло от Фрейи Стирмисдоттир, коллеги-психолога, которую Кьяртан хорошо помнил по временам университета. Он даже клеился к ней однажды, перебрав на студенческой вечеринке, но не был удостоен и взгляда.

Прочитав имейл, Кьяртан поискал информацию в интернете и расстроился, увидев, что она делит домашний телефон с неким Бальдуром Франссоном. Впрочем, тут же воспрянул духом, когда обнаружил, что мобильного телефона на имя этого самого Бальдура не зарегистрировано. Может, сын? Проживала бывшая сокурсница в далеко не самом престижном районе города, что могло объясняться ее статусом матери-одиночки.

Может быть, теперь она будет не такой разборчивой, как когда-то?

Кьяртан улыбнулся и написал ответ, в котором сообщал, что с удовольствием с ней встретится, и предложил бар, не отличающийся агрессивным следованием моде и не упоминаемый в туристических справочниках, чтобы поговорить в относительном комфорте и тишине. Желая подчеркнуть собственную значимость и закрепить интерес, он добавил, что является ведущим исландским экспертом по проблеме буллинга.

Он нажал «Отправить» как раз в тот момент, когда в кабинет вошел следующий клиент: Давид, подросток с сутулыми плечами и опущенной головой, сознающий свою ущербность и никчемность, готовый во всех подробностях поведать о своем ничтожном существовании любому желающему.

Кьяртан ощутил прилив жалости к бедняге и не в первый уже раз задался вопросом, что испытывает сейчас мучитель Давида. Пусть бы он познал, что такое ад.

На часах еще не было семи вечера, но от дневного света не осталось даже лучика, и по небу разлилась непроглядная темень. В безжалостно давящем мраке большой сад казался пустым и заброшенным. Уличные фонари, установленные в тот год, когда они переехали сюда, перестали работать, как случалось каждую зиму.

«Прокладка пропускает воду» — такой вердикт выносил ежегодно электрик, приходя ремонтировать фонари, которые снова гасли, как только выпадал снег. Впрочем, никакого особенного значения это не имело, поскольку, как только дни начинали сокращаться, а ночи — прибывать, за садом сохранялась одна лишь функция: служить туалетом для собаки.

Всматриваясь в темноту, Эйитль видел лишь часть широкой лужайки и крытую черепицей террасу. Родители пристроили ее в тот же год, когда установили уличное освещение. С домом терраса сочеталась плохо и выглядела так, словно ее украли у какого-то прибрежного отеля и подбросили в исландский пригород. Впечатление усиливалось с приходом осени, хотя взрослые ничего не желали замечать. Они установили на ней пару обогревателей с сохранившимися на них ценниками, чтобы продлить сезон использования. Но кому хочется сидеть на холоде, отмораживая ноги и поджаривая спину?

Эйитль обошел модную садовую мебель, укрытую изготовленными по специальному заказу чехлами. Чехлы он натянул еще осенью — не по собственному выбору, а потому, что ему было приказано. Благодарности, конечно же, не дождался. И знал, что, если ветер сорвет какой-то чехол и унесет неведомо куда, виноватым сделают его.

Лично ему наплевать на всю эту мебель. В любом случае родители никогда не приглашали его на свои летние вечеринки. Этой привилегии — если подобное можно считать привилегией — удостаивались их друзья, богатенькие выпендрежники. Его от этих вечеринок тошнило: жалкие сорокалетки, убеждающие себя, что они еще молодые, и слушающие сборники старья, бывшего популярным в один с ним год рождения.

— Ну давай, шевелись! — Окрик предназначался для пса, обнюхивающего куст, помеченный накануне, с таким видом, словно заподозрил вторжение на свою территорию другой собаки. — Заканчивай уже, поссы, и пойдем, чертова псина…

Собака, однако, даже не посмотрела в его сторону. Возможно, Эйитль добился бы большего, если б назвал пса иначе, но заставить себя произнести его кличку не мог. Она была такая неуклюжая, что он стеснялся это сделать. Впрочем, это не мешало всячески измываться над гребаным лузером. Если сильный не может выместить зло и раздражение на слабом, то на кой этот слабый сдался?