Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– На них можно взглянуть? – Голос Авессалома звенит от волнения.

Стражник указывает кивком на самое большое здание.

– Губернатор Кёнинг желает побеседовать с вами наедине, после чего всех пригласят на ужин. Господин губернатор любит, когда все идет четко по расписанию. – Стражник расправляет плечи. – Он был капитаном нашего флота. Выгнал пиратов со Шпицбергена.

– Мы с ним переписывались, – сухо отвечает Авессалом. – Я знаю.

Стражник почтительно кивает, и Урсе вспоминается Марен. Как она вся сжимается, стараясь казаться меньше, в присутствии Авессалома.

Стражник сопровождает их к входу в главное здание. Оно выше всех остальных и построено в стиле, не знакомом Урсе: фасад широкий, крыльцо прямо по центру. Само здание каменное, как и крепостная стена, но с деревянными выступами над окнами и резными фронтонами под самой крышей. Стражник не стучит в дверь, просто ее открывает и впускает гостей в просторный коридор. У Урсы нет ощущения, что хозяева въехали в замок буквально на днях. Ковер под ногами, с ярким желтым узором на розовом фоне, обезоруживающе мягкий.

Стражник провожает их в комнату слева от входа, где в камине потрескивает огонь, а на низеньком столике из темного дерева выставлен фарфоровый чайный сервиз. Обои в комнате потемнели от копоти, на окнах висят тяжелые плотные шторы, перехваченные ярко-красными лентами, совершенно не сочетающимися с ковром и со всей обстановкой. Рядом с заварочным чайником на столе стоит ваза с пятью веточками сирени.

– Пожалуйста, ждите здесь.

Стражник выходит, бесшумно закрыв за собою дверь. Мягкая мебель обита материей тех же цветов, что и ковер, но ткань повыцвела и местами протерлась настолько, что, когда Урса присаживается в кресло, из прорех в подлокотниках выпирает набивка. Само кресло жесткое, словно церковная скамья.

Урса присматривается к сирени, стоящей в вазе. Цветы бумажные, не живые. Теперь она видит, что воды в вазе нет и что в складках искусственных лепестков собралась пыль. Но ей все равно радостно видеть эти цветы – маленький штрих, создающий домашний уют.

Авессалом не садится, не предлагает Урсе налить чаю. Ей хочется пить, у нее пересохло в горле от вечно соленого морского воздуха, но она тоже молчит и наблюдает, как муж ходит из угла в угол. Широкие полы его длинного черного сюртука поднимают ветерок, от которого пламя в камине заметно подрагивает каждый раз, когда он проходит мимо.

Он нервничает, понимает Урса и пытается придумать, что можно сказать, чтобы его успокоить, но, кажется, это умение ей недоступно. Ее мама могла остудить пыл отца одним только прикосновением к его запястью, одним тихим вздохом. Папа склонялся к ней, как тростник клонится под ветром, и угрюмые складки у него на лбу тут же разглаживались. Авессалом замечает, что Урса на него смотрит, хмурится и отворачивается.

Открывается дверь. Урса поспешно встает, но это всего лишь тот же стражник.

– Прошу прощения, комиссар Корнет. У губернатора внезапно возникло неотложное дело, и он примет вас позже. Может быть, – говорит он, заметив нетронутый чай, – предложить вам печенья, пока вы ждете?

– Не надо, – отвечает Авессалом, стиснув челюсти под аккуратно подстриженной бородой.

– Госпожа Корнет? – стражник смотрит на Урсу.

Ее рот наполняется слюной при одной только мысли о сладком печенье, может быть, даже на сливочном масле, с сушеной смородиной…

– Спасибо, нам ничего не нужно. – Авессалом строго глядит на нее.

Стражник уходит, дверь закрывается.

Их молчание с мужем, думает Урса, совсем не такое уютное, как молчание с Марен. Авессалом садится и наливает им обоим по чашке светлого чая, от которого пахнет мокрой древесиной и чем-то похожим на лекарскую микстуру. Урса пьет маленькими глотками – чай уже успел остыть. Авессалом так пристально смотрит на дверь, словно пытается силой воли призвать губернатора. Урса думает о колдунах в тюрьме. Как их назвал стражник? Шаманы. Авессалом ерзает в кресле, отпивает чай, морщится, ставит чашку на стол.

– Тебе нравится это пойло?

Он говорит по-норвежски, его акцент уже не такой явный. Когда он обращается к Урсе на ее родном языке, ее тело всегда отзывается паникой: сердце колотится, как сумасшедшее, ладони потеют. Урса ставит чашку на стол, чтобы она не звенела о блюдце в дрожащих руках. « Успокойся» , – говорит она себе. « Успокойся» .

– Хороший чай.

– Зачем ты так делаешь? – Откинувшись на спинку кресла, Авессалом смотрит прямо на Урсу. Она внутренне ежится. Лучше бы он продолжал сверлить взглядом дверь. – Если тебе что-то не нравится, просто оставь это.

В его голосе слышится явное неодобрение. Она не знает, что надо сделать, чтобы ему угодить. Она всегда не такая, какой надо быть. Урса берет чашку и допивает свой чай.

– Мне нравится.

Авессалом снова смотрит на дверь. Сидит, скрестив руки на груди. Так проходит, наверное, еще полчаса – в комнате нет часов, – затем дверь опять открывается. На этот раз входит не стражник, а какая-то женщина в сопровождении мальчика-слуги.

– Комиссар Корнет, я Кристин Каннингем. – Они оба встают, и госпожа Каннингем коротко им кивает. – Прошу простить моего мужа. Проблемы с налогом, как я понимаю. Впрочем, все как обычно. – В ее голосе слышится легкий, почти незаметный акцент. «Кажется, датский», – думает Урса. Как у герра Бреклы, бывшего папиного партнера. У госпожи Каннингем большие глаза и густые прямые ресницы. Она пристально смотрит на Урсу.

– Вы, должно быть, красавица-жена из Бергена. – Она протягивает Урсе обе руки, и та прикасается к ним, смущенная и одновременно польщенная такой фамильярностью. – Прошу прощения, я не знаю вашего имени.

– Урсула, госпожа Каннингем. Урсула Корнет.

– И вправду красавица, – улыбается Кристин. В ней есть что-то теплое, материнское, хотя ей вряд ли больше тридцати. Она носит белый чепец вроде тех, что носила Сиф, но ее чепец украшен тонким белым кружевом, накрахмален до хруста и сдвинут к затылку, так что видны темные волосы, аккуратно разделенные на пробор.

– Вы сделали замечательный выбор, комиссар. – Она оборачивается к мальчику. – Олаф проводит вас в кабинет Джона. А мы… – Берет Урсу под руку. – Мы пойдем в кухню. Там гораздо уютнее.

Они все вместе выходят в коридор. Слуга ведет Авессалома направо, а Кристин с Урсой спускаются по маленькой лесенке в квадратную комнату, ненамного меньше гостиной. Две женщины, чистящие морковь, на миг отрываются от работы. Над огнем в очаге бурлит рагу в большом котле. В кухне пахнет сытной горячей едой.

Кристин переходит на норвежский язык, ее акцент становится заметнее. Урса мысленно вздыхает с облегчением, что ей не придется говорить на датском, который она знает плохо, только из коротких бесед с папиным клерком.