Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

— Да.

Он вытянул ручищу, едва не коснувшись Дачесс, порылся в бардачке, извлек солнечные очки. Захлопнул крышку не прежде, чем на Дачесс зыркнуло пистолетное дуло.

— Даю тебе один день. Расскажи матери, что натворила. Расклад такой: или она соглашается на мои условия, или вам с ней пенять на себя. И еще ты вернешь мне пленку.

— Ты ж ее Уоку отдашь.

— Нет.

— Страховые компании всегда сотрудничают с полицией.

— Верно. Только ты должна решить для себя кое-что, Дачесс.

— Что именно, Дик?

Теперь он наверняка уловил дрожь в ее голосе.

— Что, по-твоему, хуже — с полицией дело иметь или со мной?

— Говорят, ты одного человека насмерть затоптал.

— Врут. Он жив.

— За что ты его?

— Просто бизнес.

— Пленку я пока у себя подержу.

Дарк уставился на нее этими своими бездонными, как два провала, глазами.

— Не суйся к моей матери, понял? Тогда, может, и пленку обратно получишь.

Дачесс вылезла из машины, но не ушла сразу. Дарк смотрел на нее, вбирал взглядом каждую подробность. Впечатывал в память ее облик. Уже поднимаясь на школьное крыльцо, Дачесс пыталась угадать, что конкретно он увидел. Мимо спешили ребята — их беззаботность вызывала головокружение.

Время еле ползло. Дачесс то косилась на часы, то отворачивалась к окну. Объяснения учителя не достигали ее ушей. Сэндвич она съела в одиночестве. Наблюдала за Робином, почти слыша легкий шорох песчинок — это утекал сквозь пальцы ее мнимый контроль над ситуацией. Страшно представить, на что способен Дарк. Нужно добыть пленку. Дарк не отдаст ее Уоку; он обещал, и у Дачесс все причины верить ему. Люди делятся на две категории — те, кто обращается в полицию, и те, кто этого не делает.

Прозвенел звонок, ребята заторопились вон из класса. Мальчишки вздумали сыграть в мяч, определить перед каникулами, за кем же первенство. В компании своих подлипал продефилировала Кэссиди Эванс.

Дачесс обогнула главный корпус, бегом бросилась к парковке, затерялась среди «Фордов», «Вольво» и «Ниссанов». Ее заметят, это как пить дать. Она выкрутится — скажет матери, что живот заболел — ничего страшного, «критические дни». Школьная администрация спустит прогул на тормозах.

Она удалялась от школы — ей смотрели вслед, буравя спину взглядами. Дачесс выбрала кружной путь — на Мейн-стрит нельзя, там полицейский участок, там Уок. Проклятая жара, просто нечем дышать. Руки-ноги липкие от пота, футболку хоть выжимай.

Фортуна-авеню, старый дом. Вот когда порадуешься, что не хватило времени уничтожить пленку.

Хлама во дворе уже нет — мусоровоз приезжал.

Значит, на пленке можно ставить жирный крест.

Тяжело дыша, Дачесс озиралась, будто на Фортуна-авеню еще мог мелькнуть хвост предательницы-надежды.

Выдохнула и побрела на пляж. До вечера сидела на песке, не отрывая взгляда от океанских волн. Хваталась за живот — взаправду разболелся, начались спазмы, Дачесс еле доплелась до садика Робина.

На обратном пути брат болтал без умолку: завтра у него день рождения, целых шесть лет — он теперь совсем большой, ему полагается ключ от дома. Дачесс улыбнулась, потрепала его по волосам. Мыслями она блуждала далеко — в таких краях, куда Робину не дай бог за ней последовать. Матери дома не было. Дачесс поджарила яичницу, и они поели, усевшись перед телевизором. Спустились сумерки. Она уложила брата в постель и почитала ему на сон грядущий.

— А зеленую яичницу [16] Вероятно, Дачесс читала брату стихотворение «Зеленая яичница с ветчиной» ( англ. Green Eggs and Ham) детского писателя Доктора Сьюза (наст. Теодор Сьюз Гейзель). ты приготовишь, Дачесс?

— Обязательно.

— С ветчиной?

Дачесс поцеловала его и щелкнула выключателем. Закрыла глаза — вроде всего на секундочку. Очнулась в полной темноте. Вышла из спальни, зажгла лампу. Снаружи доносилось пение.

Стар обнаружилась на террасе, на облупленной скамейке; вся залитая лунным светом, она играла на видавшей виды гитаре и пела любимую песню Дачесс. Прикрыв глаза, та слушала. Каждое слово было как алмаз с острыми гранями.

Надо сознаться матери. Рассказать, что наделала. Сожгла единственный мост, на котором они спасались от бушующих волн. Пока — штиль и воды по колено; однако вал неминуемо нахлынет, утащит их в пучину, куда и лунным лучам не проникнуть, не нашарить их, обреченных.

Босиком, не боясь занозить пятки, Дачесс приблизилась к матери.

Ручеек аккордов все струился.

— Спой со мной.

— Нет.

Дачесс села рядом, долго возилась, устраивая голову на материнском плече. Мало ли, что она натворила; без мамы каждому плохо — даже тому, кто вне закона.

— Почему ты плачешь, когда поёшь?

— Прости.

— За что? За слезы?

— Я звонила этому, у которого студия звукозаписи. Оказалось, он хотел со мной выпить.

— И ты пошла?

Стар, помедлив, кивнула.

— Таковы мужчины.

— Что было вчера вечером?

Обычно Дачесс не спрашивала, но в этот раз ей требовалась ясность.

— Некоторые люди от алкоголя звереют. — Стар покосилась на соседний дом.

— Это Брендон Рок тебя избил?

— Все вышло случайно.

— Для него твое «нет» — пустой звук, да?

Стар качнула головой.

Дачесс этого не видела — она смотрела вверх, на древесные кроны, царапавшие небо.

— Выходит, на этот раз Дарк не виноват?

— Последнее, что я помню, — это как он помогал мне сесть в машину.

Осознание было как ледяной душ. На несколько минут Дачесс лишилась дара речи. И вдруг представила, как Дарк лапает ее мать. Упрямо стиснула зубы. Все равно — поделом Дарку.

— Завтра у Робина день рождения — помнишь?

Стар сникла. Вид у нее был прежалкий: припухлость на губе нисколько не сдулась, фингал не побледнел. С таким лицом, если в зеркало посмотреться, еще больнее станет. А подарка Робину она не приготовила. Забыла.

— Мама, я сделала кое-что плохое.

— С каждым случается.

— В смысле, непоправимое.

Стар закрыла глаза, снова запела. Дачесс прильнула к ней, стараясь не наваливаться всем весом, не мешать.

Она бы с радостью подхватила песню, если бы была уверена, что голос не дрогнет.

— Не бойся, я сумею тебя защитить. Для этого матери и существуют.

Дачесс не заплакала, хотя слезы были как никогда близко.

Бесчестье падения Уок пережил без свидетелей.

И на том спасибо. Шагал себе, все было нормально — и вдруг опрокинулся на спину, будто жук. Левая нога подвела. Просто взяла и отказала.

И вот он сидит в машине на больничной парковке. Приехал еще днем, но в «Ванкур-Хилл» так и не вошел. Кендрик предупреждала о проблемах с равновесием, но чтобы совсем потерять контроль, брякнуться всем прикладом? Это страшно.

Мурлычет рация. Сигналы несерьезные: «Бронсон: 2–11», «Сан-Луис: 11–45» [17] Соответственно, «ограбление» и «подозрительный автомобиль». . В руке стаканчик кофе из закусочной Рози, на сиденье — обертка от бургера. Рубашка расходится на животе — прикрыть живот рукой. Вялое дежурство выдалось. Вечером, пока было еще светло, Уок проехал мимо кинговского дома. Винсент, похоже, весь в работе. Ставни снял — видно, будет ошкуривать и заново красить.