Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

Шел разговор о том, чтобы вызвать повесткой Дикки Дарка, но найти его не смогли. Впрочем, госпожа окружной прокурор уже располагала показаниями этого человека, никоим образом не связанного с местом преступления. Попытки же обнаружить такую связь означали, что в суд будет вызвана Ди Лейн — со всеми вытекающими. Уок считал себя не вправе сиротить дочек Ди Лейн ради того лишь, чтобы Дарк получил статус свидетеля.

У них с Мартой, среди прочего, имелась схема взаимоотношений между всеми лицами, знавшими Стар Рэдли. Окружной прокурор, без сомнения, заявит, что орудие убийства не найдено исключительно потому, что Винсент Кинг утопил его. Марта докажет, что времени на пробежку до пляжа и обратно у Винсента Кинга было недостаточно. За этот маленький, но важный факт они оба цеплялись.

И вот время — девять утра. Уок, сидящий на стуле, почувствовал: начался тремор. Сперва затряслась левая рука, затем правая нога. Закрытие глаз и волевое усилие, разумеется, не помогли. Как и замедление дыхания, как и мысленные проклятия в адрес организма — не мог отсрочить приступ, непременно надо было предавать хозяина в такой ответственный момент…

— Уок, тебе плохо?

Он хотел ответить «нет, нормально» — но отказали лицевые мышцы. Теперь тряслись губы и нижняя челюсть. Началось, как и в случае с конечностями, с легкого покалывания; быстро переросло в мерзкую дрожь. Приступ пройдет, Уок это знал; только не сразу. Глазам стало горячо от постыдных слез. Уок хотел утереть их, пока Марта не видит — рука не слушалась, не поднималась.

Он зажмурился. Он много дал бы, чтобы оказаться вне этих стен, вне этого города; а самое лучшее — вне этой жизни. Вспомнил себя десятилетним: они с Винсентом катят на великах, подсекают друг друга и хохочут — открыто, как умеют только дети.

И тут на руки ему легли теплые ладони — именно легли, а не надавили. Уок открыл глаза и увидел коленопреклоненную Марту. Глаза ее, полные слез, были прекрасны.

— Всё в порядке, Уок, — сказала Марта.

Он качнул головой: нет, не в порядке, и не наладится уже никогда. Он не плакал лет десять. И вот прорвало. В жизни — полнейший, безнадежный хаос; это — данность, и нечего обольщаться. И Уок разрыдался, как давным-давно, в пятнадцать; как если бы Винсенту заново вынесли тот же приговор.

— Почему ты так цепляешься за Винсента?

— Я виноват перед ним. Вечером того дня, когда я обнаружил Сисси — точнее, уже ночью, — я зашел к Кингам во двор, увидел вмятину на машине и понял: это Винсент ее сбил.

— Знаю. Ты уже рассказывал.

— Мне бы Винсента разбудить. Отправить бы в полицию. Была бы явка с повинной — для судьи и присяжных это в корне меняет дело. Судья был бы снисходительнее. А я помчался докладывать инспектору Дюбуа. И какой, черт подери, я после этого друг?

Марта взяла его лицо в ладони.

— Ты поступил правильно. Как всегда. А еще ты заботился о Стар. Она тебя отталкивала — не отрицай, я в курсе, — а ты все равно пытался ее вытащить. На такое не каждый способен; далеко не каждый.

— Всегда терпишь ради тех, кто и вправду тебе дорог.

— Насколько легче жилось бы в этом мире, будь в нем побольше таких, как ты…

Искренне сказала — впору было поверить. Но взгляд скользнул поверх плеча Марты и уперся в фотографию Винсента. Нет у них сейчас времени на подобные разговоры.

И вдруг, спонтанно, без раздумий, Уок поцеловал Марту.

Начал извиняться, но ее губы приникли к его губам жадно и неистово, словно ожидание длилось тридцать лет — и вот закончилось. Вдавленный ее натиском в спинку стула, затем поднятый ею на ноги, Уок был взят за руку и увлечен наверх, в спальню. Он пытался урезонить Марту, убедить, что она в очередной раз совершает ошибку, что он, Уок, ей в подметки не годится. Но ее поцелуи имели удивительное свойство — возвращали обратно в пятнадцать.

Информация поступила поздно вечером. Так крепко и сладко Уоку не спалось уже много месяцев, но затрещал мобильник, заставив его сесть в постели. Рядом встрепенулась Марта.

Уок молча выслушал сообщение, нажал «отбой» и снова лег.

— Что-то важное?

— Да. Заключение патологоанатома о Милтоне. Он утонул. Никаких следов насилия. Просто несчастный случай.

Марта вскочила с постели, даром что до рассвета было еще далеко.

— Это оно, Уок. Дождались.

— Что — оно?

— Обстоятельство, которое изменит весь ход игры.

Той ночью Робин проснулся с плачем. Постель была мокрехонька, а кошмарный сон — столь цепок, что в первые несколько секунд Робин только жался к Дачесс, не в силах произнести ни слова.

— Я слышал маму. Я был в спальне, под замком, а мама кричала и звала на помощь. Я хочу к Питеру и Люси. И к маме. И к дедушке. Домой хочу, и чтобы так вышло, будто это все мне приснилось.

Дачесс утешала его поцелуями в темечко.

Потом она помогла Робину вымыться, перетащила клеенку в свою постель, уложила Робина и легла сама, предварительно раздернув шторы, чтобы видеть звездное небо с идеально круглой луной.

— Всё будет хорошо, Робин.

— Думаешь, нас заберут в Вайоминг?

— Твое будущее пока не прописано. Ты можешь стать кем хочешь — ты ведь принц.

— Доктором хочу — как Питер.

— Из тебя получится хороший доктор.

Когда Робин уснул, Дачесс села к окну с учебником и стала писать реферат по истории. Она очень старалась. Даже не так — она боролась.

Время от времени взглядывала на Робина и думала: «Все хорошее, что у меня в зачаточном состоянии, у моего брата сгущено, не разбавлено».

Наутро, по дороге в школу, Мэри-Лу что-то шептала на ухо всем ребятам по очереди, и все без исключения от ее слов брезгливо морщили носы и хихикали.

— Что она им рассказывает? — волновался Робин.

— Ничего особенного. Ерунды всякой насмотрелась по телику.

Они миновали Гиккори-стрит и свернули на Гроув-стрит, а Мэри-Лу никак не могла уняться. Присоединились еще четверо ребят — двойняшки Уилсон и Эмма Браун со своим братом Адамом. Мэри-Лу подскакивала к каждому, приобнимала и нашептывала. Дальше все повторялось: сморщенный нос, брезгливая гримаса, гадкий смешок, блаженство на физиономии Мэри-Лу.

— Фу-у-у-у-у! — со смаком протянула Эмма Браун.

Робин снова взглянул на Дачесс.

— А Генри мне не позволил идти с большими мальчиками.

— Потому что Генри — придурок, — отрезала Дачесс.

Сама она буравила глазами спины шедших впереди. Хороша компашка: Мэри-Лу без конца оглядывается ни них с Робином и фыркает, Эмма и Келли обезьянничают, рядом топает паршивец Генри со своими приятелями. Сучьи дети! Когда они вступили на школьную территорию, когда Мэри-Лу шагнула к стайке одноклассников и опять зашептала, холодный свинец, которым словно налились вены Дачесс, вдруг стал плавиться. Все уставились на нее, только уже не захихикали, а заржали в открытую, чтобы потом гадливо отвернуться.