Лайза Джуэлл - Опасные соседи

Либби кивает в знак согласия.

— Знаю, — говорит она. — Тут наверняка что-то не то.

Она включает телефон и звонит Дайдо. Ее звонок перенаправлен на голосовую почту.

— Это долгая история, — говорит она. — Я все еще в Челси. Можешь попросить Клэр поговорить с Морганами, когда они придут в десять? У нее есть все детали. Все самые последние расценки в компьютере. Их просто нужно распечатать. Я постараюсь вернуться до начала следующей встречи. Обещаю. Мне очень неловко, но я все объясню, когда увижу тебя. Если же в десять тридцать меня не будет, позвони мне. Если я не отвечу, — она быстро оглядывается на Фина: тот все еще стоит за кухонной стойкой и нарезает хлеб, — знай, я в Баттерси в многоквартирном доме прямо напротив моего дома. О’кей? Я не знаю, какой это номер. Но я на десятом этаже. Скоро увидимся. Извини. Пока.

Она заканчивает разговор и бросает взгляд на Миллера. Тот смотрит на нее краем глаза и ласково улыбается.

— Я не дам вас в обиду, — говорит он. — Я позабочусь о том, чтобы вы успели на работу к следующей встрече. Живая и невредимая. Хорошо?

Либби захлестывает волна благодарности. Она улыбается и кивает.

Но тут появляется Фин с подносом и ставит его перед ними: яичница, посыпанное семечками пюре из авокадо, горка ржаных тостов, кусочек белого масла и кувшин апельсинового сока со льдом.

— Ну как, аппетитно выглядит? — спрашивает он, раздавая тарелки.

— Еще как! — говорит Миллер, потирая руки, и перекладывает тосты себе на тарелку.

— Кофе? — предлагает Фин. — Чай?

Либби просит кофе и добавляет в чашку молоко из кувшина. Затем берет кусочек тоста, но понимает, что у нее нет аппетита.

Она смотрит на Фина. Ей хочется спросить кое-что о той истории, которую он рассказывал им накануне вечером, но она не помнит, что именно. Что-то связанное с женщиной по имени Берди, которая играла на скрипке. Что-то связанное с кошкой. Что-то, что связано со списком правил внутреннего распорядка и языческим жертвоприношением, и что-то очень плохое, что связано с Генри. Но все это настолько расплывчато, размышляет она, как будто он не рассказывал им вообще ничего. Поэтому она говорит:

— У вас есть какие-либо фотографии всех вас, когда вы были детьми?

— Нет, — виноватым тоном отвечает он. — Ни одной. Помните, в доме, когда мы ушли из него, ничего не было? Мой отец продал все, до последнего клочка. А что не продал, отдал в благотворительные магазины. Но… — Он на миг умолкает. — Помните песню? Из восьмидесятых годов… Она еще называлась… Впрочем, откуда вам ее помнить, для этого вы слишком молоды. Это песня группы Original Version. Тем летом, прежде чем мы стали жить в вашем доме, она даже несколько недель продержалась в хит-парадах. Берди, женщина, о которой я вам вчера рассказывал, некоторое время играла в этой группе. Вернее, Берди и Джастин, они оба. Клип этой песни снимали в доме на Чейн-Уолк. Хотите его посмотреть?

Либби удивленно ахает. Наряду с фото ее родителей в вечерних нарядах в статье Миллера в «Гардиан», это видео лучше всего поможет ей понять, откуда она родом.

Они переходят в гостиную, и Фин подключает телефон к огромному плазменному телеэкрану. С полминуты он ищет клип на YouTube, затем нажимает кнопку воспроизведения.

Либби тотчас же узнает песню. Она никогда не знала, как та называлась и кто ее сочинил, но она у нее на слуху.

Клип начинается с того, что рок-группа играет на фоне реки. Все участники в твидовых костюмах, на всех подтяжки, кепки и ботинки «Доктор Мартенс». Их много, около десяти человек. В их числе две женщины, одна из которых играет на скрипке, а другая на чем-то вроде барабана.

— Вот, — говорит Фин, останавливая кадр и указывая на экран. — Это Берди. Та, что с длинными волосами.

Либби смотрит на женщину на экране. Тощее создание с безвольным подбородком и серьезным лицом. Она крепко прижимает скрипку к подбородку и надменно смотрит в объектив камеры.

— Это Берди? — удивляется Либби. Ей с трудом верится, что эта хрупкая, невзрачная женщина и есть та самая Берди из истории, которую Фин рассказывал им накануне вечером, садистка, которая твердой рукой правила домом, держа всех в ежовых рукавицах.

Фин кивает.

— Ага. Гребаная злобная сука.

Он вновь нажимает на воспроизведение: группа теперь внутри дома, шикарного, богатого дома, полного картин и помпезной мебели, обтянутых красным бархатом тронов, сверкающих мечей и полированных дубовых панелей, штор с фестонами, лосиных голов, чучел лис и сверкающих люстр. Камера следует за музыкантами, когда те со своими инструментами входят в дом, позируют на причудливой резной лестнице, бегут по обшитым дубовыми панелями коридорам, фехтуют на мечах, примеряют рыцарские шлемы, садятся верхом на пушку в палисаднике и выстраиваются в ряд перед огромным каменным камином, полным горящих поленьев.

— Боже мой, — ахает Либби. — Какая красота!

— Да, — сухо говорит Фин, — не правда ли? И эта сука с моим отцом систематически уничтожали этот дом.

Взгляд Либби возвращается к изображению на телеэкране. Десять молодых людей, дом, полный жизни, денег, энергии и тепла.

— Я не понимаю, — тихо говорит она, — как такое могло случиться?

Полуденное солнце по-прежнему палит вовсю. Люси, дети и собака сворачивают за угол многоквартирного дома за домом номер шестнадцать по Чейн-Уолк. Они на цыпочках быстро перебегают общий сад к шаткой задней калитке. Люси жестом велит детям молчать. Миновав несколько деревьев, они выходят на газон, пожухлый от долгого жаркого лета. Она с удивлением видит, что задняя дверь в дом не заперта. Стекло разбито. Осколки свежие, похоже, это было сделано недавно. По ее спине пробегает дрожь.

Она сует руку в разбитое стекло и поворачивает изнутри ручку. Дверь открывается, и она с облегчением вздыхает, радуясь, что ей не придется карабкаться по стене дома, чтобы попасть в него через крышу.

— Здесь страшно, — говорит Стелла, входя следом за матерью в дом.

— Верно, — соглашается Люси, — чуть страшновато.

— А по-моему, здесь круто, — говорит Марко, проводя рукой по огромному радиатору отопления и разглядывая комнату.

Люси показывает детям дом, и ей кажется, что с тех пор, как она была здесь в последний раз, с места не сдвинулся ни единый комок пыли, ни сеточка паутины. Такое ощущение, что дом застыл в ожидании, надеясь на ее возвращение. Запах, хотя и затхлый, но мрачно знакомый. Знакомо все: и то, как свет проникает в темные комнаты, звук шагов по половицам, тени на стенах. Все точно такое же. Они ходят по дому, и она проводит кончиками пальцев по поверхности стен и предметов. Всего за неделю она вновь посетила два самых значимых дома своей жизни, в Антибе и Челси, два места, где ей сделали больно, где она была сломлена, откуда ей пришлось бежать. Прошлое тяжелым грузом лежит на ее сердце.