Лайза Джуэлл - Опасные соседи

И вот оно, «последняя воля и завещание Генри Роджера Лэма и Мартины Зейнеп Лэм». Их я тоже сунул за пояс моих легинсов. Я прочту все это, не торопясь, у себя в комнате.

Внезапно дыхание Берди участилось. Я обернулся и увидел, что одна ее нога дернулась. Я быстро потянул к себе другую коробку. В ней лежали паспорта. Вынув их, я перелистал их до последней страницы: мой, моей сестры, моих родителей. Внутри меня нарастало пламя ярости. Наши паспорта! Этот гад забрал наши паспорта! В моих глазах это было даже большее зло, нежели просто запереть нас в нашем собственном доме. Это надо же — украсть паспорт другого человека, его возможность спастись, бежать отсюда, отправиться на поиски приключений, исследовать, учиться, открывать для себя большой мир! Мое сердце полыхало яростью. Я отметил, что срок действия моего паспорта уже истек, а паспорт моей сестры действителен всего лишь еще полгода. Бесполезные бумажки.

Я слышал, как Дэвид что-то бормочет себе под нос.

Временное оцепенение оказалось слишком временным, и я не был уверен, что когда-либо еще смогу убедить их снова выпить мой специальный «новый чай». Возможно, это мой единственный шанс раскрыть тайны, спрятанные в этой комнате.

Я нашел упаковку парацетамола. Пакетик конфет от кашля. Пачку презервативов. А под всем этим я нашел пачку денег. Я провел пальцами по ее бокам. Пачка оказалась довольно толстой, что предполагало приличную сумму. Как минимум тысячу фунтов, если не больше. Вытащив из верхней части пачки несколько десятифунтовых банкнот, я сложил их и сунул к документам у меня за поясом.

Берди простонала во сне. Простонал и Дэвид.

Я поднялся. К моему животу были плотно прижаты завещание моего отца, мой школьный пенал и пять десятифунтовых банкнот.

Я на цыпочках вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь.

Голова Люси идет кругом. Лицо мужчины то в фокусе, то вновь расплывается перед ее глазами. В одно мгновение это один человек, в другое — другой. Она спрашивает, кто он.

— Ты знаешь, кто я, — говорит он.

Голос одновременно знакомый и незнакомый.

Стелла испуганно бросилась к Люси через всю комнату и теперь стоит, уцепившись за материнскую ногу. Рядом с Люси Марко, высокий и сильный, настоящий защитник.

А вот пес, похоже, рад незнакомцу и теперь катается перед ним на спине, желая, чтобы тот пощекотал ему пузо.

— Кто у нас хороший мальчик? — ласково говорит мужчина. — Кто у нас очень, очень хороший мальчик?

Он смотрит на Люси и кончиком указательного пальца поправляет на переносице очки.

— Я бы рад завести собаку, — говорит он. — Но, согласись, нечестно держать животное весь день взаперти, когда сам уходишь на работу. Поэтому завел себе кошек. — Он вздыхает, затем встает и оглядывает ее с ног до головы. — Кстати, ты отлично выглядишь. Никогда бы не подумал, что из тебя получится… богемное создание.

— Ты… — она щурится на него.

— Ничего не буду говорить, — игриво говорит мужчина. — Угадай сама.

Люси вздыхает. Она устала. Она проделала такой долгий путь. Ее жизнь была всегда была такой тяжелой, ничто никогда не было легким. Ни на единую секунду. Она принимала ужасные решения, она бывала в плохих местах с плохими людьми. Она, как ей часто казалось, призрак, силуэт человека, который, возможно, когда-то и существовал, но был стерт жизнью.

И вот она здесь: мать, убийца, нелегальная иммигрантка, проникшая в дом, который ей не принадлежит. Все, чего она хочет, — это увидеть ребенка и замкнуть круг ее существования.

Но теперь перед ней стоит мужчина, и ей кажется, что он может быть ее братом, но как он может быть ее братом и одновременно не быть им? И почему она боится его?

Она смотрит на мужчину, видит тень длинных ресниц на его скулах. Фин, думает она. Это Фин. Но затем она смотрит на его руки: маленькие и изящные, с тонкими запястьями.

— Вы Генри, — говорит она, — не так ли?

После этого объявления я пошел к матери и сказал:

— Ты разрешила собственной дочери заниматься сексом с мужчиной, который годится ей в отцы. Это омерзительно.

— Я здесь ни при чем, — просто ответила она. — Все, что я знаю, — это то, что в нашей семье родится ребенок, и мы все должны быть этому рады.

Я никогда и по сей день ни разу не чувствовал себя столь одиноким. У меня больше не было ни матери, ни отца. К нам в дом не приходили гости. Никогда не звонил дверной звонок. Телефон был отключен много месяцев назад. Одно время, вскоре после того, как моя мать потеряла ребенка, к нашему дому каждый день кто-то приходил и по полчаса колотил в дверь. Это продолжалось почти неделю. Пока этот загадочный некто стучал в дверь, нас держали в наших комнатах.

Потом мама сказала, что это был ее брат, мой дядя Карл. Мне нравился дядя Карл. Это был такой веселый и энергичный молодой дядя, любитель бросать детей в бассейн и отпускать скабрезные шуточки, от которых взрослые хмурили брови. В последний раз мы видели Карла на его свадьбе в Гамбурге, когда мне было около десяти лет. На нем был костюм-тройка в цветочек! Мысль о том, что он был у нас, но мы не впустили его, разбила еще одну крошечную частицу моего сердца.

— Но почему? — спросил я у матери. — Почему мы не впустили его?

— Потому что он бы не понял нашей жизни. Он слишком легкомысленный и живет бессмысленной жизнью.

Я ничего не ответил, потому что отвечать было нечего. Он бы не понял. Никто бы не понял. По крайней мере, она сама это знала.

Овощи доставлялись в картонной коробке один раз в неделю. Конверт с деньгами за них клали в тайник у входной двери. Пару раз разносчик овощей звонил в звонок. Моя мать открывала почтовый ящик, и разносчик овощей говорил в щель:

— Сегодня пастернака нет, мисс, заменил его брюквой, надеюсь, вы не против?

И моя мама улыбалась и говорила:

— Хорошо, ничего страшного, большое вам спасибо.

После того как были найдены тела, этот человек пришел в полицию и сказал, что, по его мнению, это был закрытый монастырь, а моя мать была монахиней. Он называл этот пункт своего маршрута «женским монастырем». Он сказал, что понятия не имел, что в доме живут дети. Он понятия не имел, что там есть мужчина.

Я был очень-очень одинок. Я пытался реанимировать мою дружбу (или подобие дружбы) с Фином, но он все еще был зол на меня за то, что я предал его в тот вечер, когда он толкнул меня в реку. И да, я знаю, по идее, я тоже должен был злиться на него за то, что он толкнул меня в реку. Но тогда мы приняли наркотики, и я его раздражал; я понимал, что я его раздражал, и в некотором смысле заслуживал того, чтобы он толкнул меня в реку, и впоследствии моя ярость была скорее обусловлена моей уязвленной гордостью и моей обидой, нежели пониманием того, что он подверг меня смертельной опасности. И еще я был влюблен в него, а когда ты влюблен, ты прощаешь почти все. К сожалению, я перенес эту черту и во взрослую жизнь. Я всегда влюбляюсь в людей, которые меня ненавидят.