Райли Сейгер - Дом на краю темноты [litres]

И вот я уже на улице, бегу вокруг дома и буквально врезаюсь в лес. Здесь кромешная тьма, лунный свет затмевают деревья. Я включаю фонарик. Луч дрожит на земле передо мной, вылавливая случайные красные ягоды.

– Я знаю, что ты тут! – кричу я во тьму. – Я тебя видела!

Никакого ответа. Но я его и не жду. Я просто хочу, чтобы нарушитель знал, что я его видела. Надеюсь, это предотвратит новый подобный визит.

Я продолжаю идти сквозь лес, из-за склона холма мой шаг становится быстрее. Вскоре я уже оказываюсь на кладбище домашних животных, бугристые надгробные камни сияют белым в свете фонарика. Я пробегаю мимо могил и приближаюсь к каменной стене у подножия холма. В темноте она пугает – десять футов высотой и толщиной с крепостную стену.

Рядом с ней я кажусь крохотной, что должно обнадеживать. Через такую преграду никто не перелезет. По крайней мере без лестницы. Но это осознание наводит на тревожный вопрос: как этот упырь попал на мою территорию?

Ответ приходит через минуту, когда я решаю вернуться домой, пройдя сначала вдоль стены к главным воротам. Я прохожу всего лишь около пятидесяти ярдов, а потом вижу разломанную часть стены. Это не очень большая дыра. Просто обвал шириной где-то в фут, будто кто-то пальцем проделал дырку в мягком масле. Чтобы пробраться сквозь нее, мне нужно повернуться и пролезть боком. Как только я оказываюсь на другой стороне – и больше официально не на территории Бейнберри Холл – я мельком вижу заднюю часть коттеджа сквозь деревья. Его отделка, желтая в дневное время, выглядит белой в лунном свете. Одно окно горит. За ним мерцает зелено-голубой экран телевизора.

Коттедж принадлежит либо Дэйну, либо Дитмерам. Я не знаю, кто живет по какую сторону дороги. Полагаю, мне придется это выяснить, так как случайный вход в мою собственность находится недалеко от их заднего двора.

Хотя не то чтобы Дэйну или Ханне Дитмер пришлось бы так пролезать ко мне домой. У них обоих есть ключи и от ворот, и от дома. Они могут спокойно войти, когда захотят.

Это наводит на мысль, что тот, кто был в доме, приходил и уходил этим путем. Им нужно было всего лишь пролезть через пролом в стене. Самое трудное, насколько я могу судить, – это знать о существовании такового. И меня бы не удивило, если бы многие люди в Бартлби и за его пределами обладали этим знанием.

Я возвращаюсь к дому, ускоряя шаг. Мне резко кажется, что сейчас придут еще упыри, и мне нужно их остановить. Вернувшись в дом, я хватаю нож и обыскиваю весь дом, несмотря на охватывающий меня страх. Я открываю каждую дверь, не зная, что увижу за ней. Щелкая каждым выключателем и предвкушая худшее за эту наносекунду темноты до того, как зажигается свет.

Бейнберри Холл оказывается пустым.

Как долго – без понятия.

И поэтому я заимствую страничку из папиной книги.

Буквально.

Я вырываю страницу прямо из Книги на кухонном столе и рву ее на мелкие кусочки. Это очень приятно. Я никогда раньше не портила ни одного экземпляра Книги, и такое удовлетворение заставляет меня пожалеть, что я не начала это делать много лет назад.

Я думаю о папе, когда просовываю клочок бумаги в щель входной двери, гадая, удивился бы он, если бы увидел, что я делаю то, о чем он пишет в Книге. Скорее всего, нет. Я подозреваю, что он был бы разочарован, что я нарушила свое обещание никогда не возвращаться в Бейнберри Холл.

Я изо всех сил старалась не разочаровать его. Хотя к девяти годам я уже считала его лжецом, я все еще искала его одобрения на каждом шагу. Может, это было вызвано каким-то предположением, что, если я достаточно себя проявлю, он в конце концов сочтет меня достойной знать правду о Книге. Или, может, это просто типичное поведение ребенка из неполной семьи. Поскольку я знала, что никогда не буду соответствовать высоким стандартам мамы, я стремилась к гораздо более низкой планке моего папы.

Это не значит, что он был плохим отцом. Он был хорошим, во многих аспектах даже лучшим, и не потому, что баловал меня как только мог. Он был внимательным и добрым. Он никогда не говорил со мной свысока, как мама. И он никогда-никогда не смел меня недооценивать.

Когда я росла, он давал мне списки книг, чтобы прочитать, фильмов, чтобы посмотреть, и альбомов, чтобы послушать. И там были вещи, которые не каждый может посоветовать подростку. Фильмы Бергмана. Музыка Майлса Дейвиса. Толстой, Джойс и Пинчон. Каждое из этих имен говорит о том, что он считал меня способной к открытому мышлению, к тому, что я смогу расширить свои горизонты. И хотя меня совсем не интересовали джаз и «Радуга земного тяготения», я старалась изо всех сил оценить его вкусы. Мой отец верил в меня, и я не хотела его подводить.

И все же я его разочаровала. Когда пошла в колледж и решила учиться на дизайнера, а не на журналиста или филолога, и тем самым разрушила его мечты о том, что в семье будет еще один писатель. Когда я бросила скучную, но стабильную работу дизайнера, на которую я устроилась после выпуска, чтобы начать свой бизнес с Элли.

С этого момента начался период взлетов и падений, который продолжался до самой папиной смерти. Однажды он сказал мне, что наши отношения похожи на розы. Красивые, да, но с шипами. Я же сравниваю их с погодой. Они постоянно менялись. То ледяные ливни. То теплые бризы. Месяцы, когда мы разговаривали почти каждый день, и долгие отрезки белого шума.

В основном виновата была я – каждая фаза диктовалась моим отношением к Книге. Если мне удавалось прожить месяц-другой без упоминаний о «Доме ужасов» , то я обращалась с папой, как с лучшим другом. Но когда мы с Книгой неизбежно сталкивались – как в тот раз, когда на меня напал репортер бульварной газеты из-за двадцатилетия Книги – я становилась холодной, даже озлобленной.

Тем временем папа начал отдаляться от мира, закрываясь в своей квартире с любимыми книгами и классическими фильмами. Некогда вездесущий субъект всех интервью, все желали записать его цитаты обо всем подряд, от сверхъестественного до издательской индустрии, теперь он отрезал себя от всех средств массовой информации. Долгое время я думала, что он устал жить со своей ложью и больше не хочет иметь с ней ничего общего. Его переписка с Брайаном Принсом свидетельствует об обратном.

Наши отношения изменились, когда он заболел. Его рак был агрессивен, вонзая свои зубы быстро и безостановочно. У меня больше не было времени на мелочность. Мне нужно было быть рядом с ним, где я и была до самого конца.

К полуночи из входной двери и из каждого окна торчат клочки Книги.

Я иду к себе в комнату.

Я запираю дверь.

Я кладу нож, который носила с собой, на тумбочку возле кровати.

Мои последние действия этой ночью – принять Валиум, забраться под одеяло и попытаться заснуть, хотя я уже знаю, что это будет нелегко, если вообще возможно.