Давид Кон - Заложник

— Люди исказили истину и заменили веру религиями, которые сами же и придумали.

Заложник пожал плечами так, будто он сожалеет об этом деянии людей. Его длинные пальцы нервно метались по бордовой обложке. Юсуф попытался собраться с мыслями. Это неверно. Этого не может быть. Не может быть единого истока у таких разных и часто противоречащих друг другу религий.

Заложник словно прочел мысли доктора и заговорил. Юсуфу показалось, что в его глазах мелькнули искры торжества.

— Знаете ли вы, доктор, кто установил главную святыню ислама, черный камень Кааба в Мекке?

Юсуф удивленно вскинул голову и не удержался от презрительной усмешки. Странный вопрос. Ему ли, выпускнику медресе, этого не знать? Конечно, он знает. Камень Кааба установили пророк Ибрагим и его сын Ишмаэль. Заложник кивнул.

— Мы называем этого человека Авраамом. Впрочем, это не важно. Просто это имя можно прочесть по-разному. Главное, почему эти два человека установили этот камень.

Заложник говорил медленно, словно взвешивал каждое слово. Юсуф молча слушал его рассказ.

— Авраам или, как вы его называете, Ибрагим, жил на территории сегодняшней Палестины, которая тогда называлась землей Ханаанской. С женой Сарой и сыном Исааком. Авраам первым из людей понял, как управляется мир и какое место в этой системе управления занимает человек. Эти знания он передал Исааку, он учил своего сына идти по пути Творца.

Юсуф шумно шевельнулся на стуле. Опять эта пропаганда?! Заложник поднял глаза. Пальцы Юсуфа нервно крутили обручальное кольцо. Заложник выставил руку ладонью вперед, словно хотел успокоить собеседника, и заторопился.

— У Авраама была и другая семья. Жена египтянка Агарь и сын Ишмаэль. Они жили в Аравии, там, где сегодня расположена Мекка. Конечно, Авраам их навещал. Собирал караван, нагружал верблюдов богатыми дарами и ехал в далекую страну. Как вы думаете, Юсуф, что делал Авраам в далекой стране?

Юсуф поднял на заложника мрачный взгляд, выждал паузу, словно раздумывал, стоит ли ему отвечать на вопрос.

— Наши святые книги говорят, что пророк Ибрагим учил своего старшего сына Ишмаэля служить Аллаху.

Юсуф сделал ударение на словах «наши святые книги» и «Аллаху». Заложник кивнул.

— Конечно, учил. Вопрос, чему? Можете ли вы себе представить, что Авраам, человек, преданный Творцу, готовый принести в жертву собственного сына, мог учить Ишмаэля какой-то другой вере и служению какому-то другому Творцу?

Заложник взял книгу в руки и поднял глаза на собеседника, словно призывая того задуматься над его последними словами. Юсуф решил выдержать паузу и неопределенно пожал плечами. Но заложник не обратил на это ни малейшего внимания. Он заговорил сам. Горячо и быстро:

— Авраам учил Ишмаэля тому же, чему он учил Исаака. Здесь, в земле Ханаанской, он строил с Исааком каменные жертвенники. Там, в Аравии, он строил такие же жертвенники с Ишмаэлем. Один из жертвенников и стал святыней ислама, получив название «камень Кааба». Беда в том, что Ишмаэль был человеком взрослым и своенравным. Он слушал отца и, может быть, даже не спорил с ним. Но когда папа отправлялся в обратный путь, переделывал все по-своему. Он не хотел поступать как ненавистный ему Исаак. Он хотел отличаться от брата и потому исказил слова отца, руководствуясь суждениями своего разума, своей материальной логикой и своими желаниями. И превратил веру, о которой с ним говорил Авраам, в религию. Но изначально, доктор, — заложник вздохнул и твердо закончил фразу: — Изначально, у нас с вами один Творец и наши молитвы возносятся в одном направлении.

Заложник замолчал и поднял глаза. Юсуф усмехнулся. Ну уж нет. На этот раз его не поймать на этот пропагандистский крючок. Ни о каком одном направлении их молитв не может быть и речи.

— А как же Коран? — Юсуф постарался, чтобы этот невинный вопрос прозвучал резко и даже ехидно. — Ислам, это ведь не только Ишмаэль и камень Кааба. Это еще и пророк Мухаммед. И его книга. В которой он повелевает нам вести джихад и уничтожать неверных. Если у нас с вами один Бог и наши молитвы возносятся в одном направлении, кого же нам повелевает уничтожать Мухаммед? Или вы скажете, что великий пророк ошибается?

Заложник досадливо поморщился. И даже возмущенно, как показалось Юсуфу, закрутил головой. «Неприятный вопрос, — догадался Юсуф. — И у него нет ответа». Сказать, что пророк ошибается, значит прекратить их разговор навсегда. А сказать, что не ошибается…

— Пророк не ошибается.

Голос заложника звучал твердо, и в нем не было ни растерянности, ни неуверенности.

— Ошибаетесь вы, доктор, утверждая, будто пророк Мухаммед говорил об убийствах людей. В Коране Мухаммед, как и любой пророк, рассуждает лишь о душах людей, а не о войнах и не об убийствах. Не оскорбляйте пророка. Прошу вас.

Это «прошу вас» прозвучало так жалостно, что Юсуф невольно улыбнулся. Неужели этот человек намерен посостязаться с ним в знании Корана. Он просто сейчас приведет суры, где написано…

Заложник словно прочел его мысли.

— Я знаю, что в Коране каждому правоверному предписано вести джихад и убивать неверных. — Заложник выдержал паузу. — Но неверных в себе, доктор. Ваш пророк требовал от каждого своего последователя убить собственное животное начало, которое сбивает с истинного пути и мешает движению по пути Творца. А джихад… Его должен объявить каждый правоверный. Своему эго, своему материальному «я». Если хотите, своему материальному разуму. И вести этот джихад, согласно повелению пророка, следует до полной победы. Мухаммед понимал, что две составляющие каждого человека — материальная и духовная — ведут войну, которая не прекращается ни на минуту. Это и есть джихад, о котором говорил пророк. А вовсе не об убийствах людей. К несчастью, слова пророка поняли слишком буквально. Люди, которые верили только в материальную логику, только в то, что можно потрогать или увидеть. И сегодня такие же люди рисуют пророка с бомбой в руках. Но рисовать пророка с бомбой — такая же глупость, как и утверждать, будто он призывал к массовым убийствам людей.

Юсуф молча смотрел в глаза заложника. Они сузились и потемнели.

— Это непросто принять, доктор. Но это так. Если бы пророк думал об убийстве людей и о захвате каких-то земель, он был бы не пророком, а простым завоевателем. Каких было много в истории человечества. И ему никогда не удалось бы написать Коран.

Юсуф не шелохнулся. Его щеки и подбородок напряглись, придавая лицу беспощадность и ярость. Заложник тоже молчал, глядя в стол.

— У нас один Бог, доктор, — тихо произнес он и сжал руки в кулаки.

Юсуф покачал головой, но не произнес ни слова. Может ли он с этим согласиться? Должен ли он так легко и просто принять то, что всего минуту назад казалось невозможным? Не станет ли он отступником? Предателем, готовым отказаться от всего, чему его учили и во что он беззаветно верил?