Генри Сирил - Сценарий [litres]

«Маркетинг, дорогой мой, маркетинг – вот что составляет основную бюджетную часть любой картины. Ты это знаешь не хуже меня, старина. «Смертельный рейс» «Оскара» не получит, хе-хе, не того полета я птичка. Если бы ты знал, сколько ушло на маркетинг. Но сказать по совести, я тебе завидую. Тебе не приходится рисковать миллионами, ты делаешь свое дело, делаешь со всей искренностью. Чувствуется в этом любовь, вот я о чем».

Я встаю на белый плиточный бортик бассейна и мелкими шажками обхожу его. Мне не хочется возвращаться в дом.

Легкий ветер шевелит мои волосы. Я говорю об этом, потому что помню, и ничего больше, никакой сентиментальности. По той же причине я могу упомянуть и сверчков, что к тому времени, как я закончу ходить по краю бассейна, начнут свою трескотню.

Краем глаза я замечаю что-то странное. Немного смятую алюминиевую банку из-под кока-колы. Наверное, к нам ее зашвырнул один из тех идиотов, что забредают в наш район из своих трущоб, чтобы поглазеть на шикарные дома, которые они в жизни себе не позволят, даже если будут откладывать каждый заработанный цент в течение тридцати лет.

Странность в том, что банка эта шевелится. Перекатывается с боку на бок, будто живая. Это не мог быть ветер. К тому времени он совсем стих.

Минут пять я недоуменно смотрю, как банка неторопливо, но настойчиво продвигается в глубь сада, к густым кустам красных роз, высаженных моей дорогой мамочкой. Которые, впрочем, никогда не давали цветков. Зачем столько усилий на это пустое, бесполезное дело? Рафаэль – наш пятый садовник за четыре сезона. До этого были Ольга, иммигрантка из Белоруссии, Фил Терренс, переехавший в Лос-Анджелес из Канзаса, подросток-кубинец Яниэль и его сестра Вильма. Возможно, этот список неполный, но мне сложно сказать, пытался ли до Вильмы кто-то еще вырастить розы на заднем дворе нашего дома. Рафаэль тоже не задержится. На разросшихся вдоль всей южной стороны забора кустах не пробился ни один цветок. Мамаша добьется своего или доведет себя до психушки. Ей просто необходимы эти идиотские розовые и красные бутоны, чтобы любоваться ими из окна спальни. Мой словарный запас еще не успел пополниться понятием «мещанский уют».

Кокакольная банка делает еще один оборот и останавливается, упершись в заросли роз.

Спрыгнув с бортика бассейна на землю, я с осторожным любопытством подхожу к ней, и то, что я вижу, завораживает. Передо мной, уперев передние лапки в банку колы, жук-геркулес. Я знаю, что это именно он, потому что с прошлого года я ежемесячно читаю «Нэшнл джеографик». Видели бы вы, с каким глупым выражением лица на меня посмотрела мамаша, когда услышала мою просьбу оформить подписку на этот журнал. Мне попадалось несколько статей об этом жуке, но ни в одной из них не было и слова о том, для чего ему может понадобиться мятая банка.

Он намного больше, чем мне казалось. Он прекрасен.

Dynastes hercules. Из семейства пластинчатоусые. Один из самых крупных жуков планеты.

Как ты оказался в этой раскаленной духовке, в Южной Калифорнии?

Ответ приходит сразу. Рэндольф Монтгомери, соседский мальчик. Он живет с отцом, мистером Монтгомери, специалистом по визуальным эффектам, работающим фрилансером на разные киностудии. Миссис Монтгомери скончалась от передозировки диастата прошлой весной. Я узна́ю эти подробности через пару лет, услышав разговор папаши с Хьюбертом Ричи, его ведущим актером, когда они будут жарить креветки, пить белое вино со льдом и перемывать косточки общим знакомым.

Рэндольф привез жука из Мексики. Весь июль они с отцом колесили по ней, взяв в аренду бюджетный дом на колесах и прицепив его к своему «Форду Бронко». Рэндольфу хватило тридцати секунд, чтобы выпалить мне все это на одном дыхании, когда однажды мы встретились с ним на парковке «Онтарио Миллс». Машины наших отцов припарковались бок о бок, и поток бесполезной информации вылился на меня, пока его и мой предки обменивались дежурными любезностями. Тридцать секунд мне пришлось его слушать, растянув рот в широкой дружелюбной улыбке. Этим видом улыбки я владею в совершенстве с подготовительных классов школы. Она далась проще всех остальных.

Он придумал жуку имя. Геракл. Он назвал жука-геркулеса Гераклом. Что за кретин?!

Геркулес не опасен для человека. Он никогда не пускает в ход свои массивные рога против людей.

Я беру его в руки и рассматриваю под ночным фонарем возле нашего крыльца.

У меня почти нет сомнений, что это именно Геракл. Его тело покрыто крохотными рыжими волосами. А голова и мощные рога похожи на капот папашиного «Шелби»: глянцево-черные. Обычно надкрылья геркулеса оливково-бурого или желтого цвета, но у этого красавца они голубовато-синие. Никаких сомнений: это Геракл. Десять из тридцати секунд Рэндольф говорил о его редком окрасе.

Я вхожу в дом и, пряча Геракла за спиной, проскальзываю к лестнице. Уже ставлю ногу на первую ступень, как слышу голос папаши.

«Кое-кому уже давно пора спать».

«Конечно, папа. Я как раз иду в свою комнату. Спокойной ночи, мистер Моррис, приятно было познакомиться, миссис Моррис», – говорю я, сделав сильный акцент на слове «миссис».

Мистер Моррис смущенно крякает и, бегая глазами, подносит к губам пустой стакан. А Бетти Марш заливается краской.

Я расплываюсь в наивной улыбке, затем отворачиваюсь и поднимаюсь к себе в комнату.

Геракл расправляет крылья. Конечно, именно так он и оказался на нашей лужайке. Выбравшись из аквариума (или где там держал его Рэндольф), он перелетел забор и приземлился рядом с банкой кока-колы, которая непонятно чем ему приглянулась. Геркулесы отлично летают.

«Куда ты собрался, глупый? Соскучился по банке своей?»

Я прикрываю дверь. Если мамаша увидит Геракла, ее хватит удар.

Кладу жука на стол и накрываю бейсболкой с логотипом «Лос-Анджелес Доджерс». Вряд ли такая «клетка» способна его удержать, но пока он сидит смирно, кепка не сдвигается ни на дюйм. Сквозь полукруглый вырез с задней стороны бейсболки я вижу голубовато-синюю спинку. Мне хочется убрать кепку, но я боюсь, что Геракл может улететь. Я подхожу к окну и закрываю его. Так намного спокойнее. Из бейсболки показывается лапка, покрытая крохотными волосками. Она ощупывает пространство, до которого может дотянуться. Мне это напоминает человека, который уронил за диван пульт от телика и шарит по полу рукой в его поисках. Это меня немного забавляет. И я улыбаюсь. По-настоящему. Искренне. Мне весело. Это очень странное чувство. Оно случается так редко и длится так недолго, что я никак не могу к нему привыкнуть. Я убираю бейсболку в сторону. Дарю жуку свободу. Какое-то время Геракл стоит неподвижно, водя черной лакированной головкой из стороны в сторону. Кажется, он осматривается. Ей-богу, разгляди я его глаза, я увижу в них осмысленный взгляд. Какой же он огромный, больше моей ладони дюйма на три, не меньше. Наконец Геракл решает исследовать пространство стола. Три пары лап шуршат по столешнице. Медленно и неуклюже он добирается до края и останавливается. Тогда я возвращаю его на место, в центр стола и, не отводя с него взгляда, нащупываю пластмассовую линейку, с помощью которой рисую геометрические фигуры (разумеется, ничего подобного в семь лет от меня не требовали в школе. Большая часть моих одноклассников едва умеет читать по слогам). Пластик на линейке утончается там, где нанесена разметка. Похоже на лезвие очень тупого ножа, какие подают к обеду. Я прижимаю Геракла к поверхности стола и опускаю ребро линейки на его заднюю лапку.