Ингар Йонсруд - Калипсо

Комната жилая, но все же заброшенная. Простыня накинута на походную пенку в углу комнаты. Какие-то газеты, запятнанные тем, что могло быть кофе, сваренным на маленьком газовом примусе на полу, лежали рядом с матрасом. В другом углу стоял раскладной стул, а на сиденье лежала книга. «Мисо-суп».

Перед стулом стоял на ребре ящик из-под лимонада, покрытый грязно-белой скатертью. Почти сгоревшая свеча прилипла к скатерти собственной застывшей массой. Рядом лежал снимок мальчика. Маленький серьезный мальчуган со школьным рюкзаком и в выглаженной рубашке. Фредрик узнал его, и от этого сделалось больно. Сын Педера Расмуссена. Андрей.

Фредрик провел пальцем по обложке книги. Тонюсенький слой пыли.

У стены стоял секретер с открытым ящиком. Из того места, где был замок, торчали щепки. Кафа попыталась открыть другие ящики. Они, сильно скрипя, поддались.

– Замок вырван.

Она подняла несколько бумаг из сломанного ящика.

– Документы об освобождении Расмуссена. Интересно, что еще тут лежит.

Фредрик не ответил. Потому что его взгляд был прикован к плакату, висящему высоко на стене. «Wanted by the FBI. Interstate flight. Murder. Theodore Robert Bundy» [34] Разыскивается ФБР. Орудует в разных штатах. Убийца. Теодор Роберт Банди ( англ .). .

Черно-белая фотография изображала симпатичного мужчину с короткими кудрявыми волосами, легкой щетиной и слегка повернутым в сторону лицом, так что свет от вспышки в тюремной камере касался только его правой половины. Выражение лица серийного убийцы Теда Банди было вопросительным. Похотливым и вызывающим.

Под снимком было написано: «I don’t feel guilty for anything. I feel sorry for people who feel guilt» [35] Я ни за что не испытываю чувства вины. Мне жаль людей, которые испытывают чувство вины ( англ .). .

– Мне жаль людей, которые испытывает чувство вины, – пробормотал Фредрик. Теперь он вспомнил, откуда у него взялась эта фраза, которую он тогда сказал у полицейского психолога. Теперь он все отчетливо вспомнил.

Это сказал Андреас. Тем вечером, когда они сидели вдвоем. Тем вечером, когда они встретили Педера Расмуссена. Тем вечером, когда…

Значит, Андреас был здесь. Он видел плакат Педера Расмуссена.

Фредрик приехал в офис, когда была еще ночь. Стоя у окна, смотрел, как гасли звезды. Сначала в восточной стороне небосвода, но вскоре сине-фиолетовая дуга скользнула над участком, оставив серебристо-серый туман.

Сколько лет он работал с Андреасом? Уже почти целую вечность. У Фредрика еще не было детей, а волосы коллеги были чернее. Поначалу Андреас был его наставником, хоть и сам тогда был новичком. Позже они стали друзьями. Андреас был щедр с теми, кого подпускал к себе. Остальной мир мог сгореть к чертям ради тех, кто был ему важен. Фредрик воспринимал коллегу как ветерана, который знал, как должны вести себя полицейские с пьяными подростками на улице или на сложных заданиях. Как того, кто учил его, каким начальникам можно доверять, а каких надо игнорировать. Зачастую Андреас даже мог ничего не говорить. Достаточно было прочитать его взгляд.

Теперь Фредрик смотрел в те же глаза. Только кудри стали серебристо-серыми, как это небо на улице, и в последнее время на лбу все чаще стали появляться морщины. Когда Фредрик закончил рассказ о вчерашних находках у Педера Расмуссена, морщин стало заметно больше. Они совсем не шли Андреасу.

– Ты предал меня. Ты сдал меня Коссу, сволочь. Ты, единственный из всех. Чего ты хочешь? Хочешь выкинуть меня отсюда?

Белые брызги слюны приземлились на поверхность стола между ними.

– Да, – ответил Андреас. – Ты не в состоянии ясно мыслить. Тебе нужна пауза, – сказал он спокойным голосом владеющего собой человека.

– Твою мать, я знаю, чем ты занимаешься, Андреас. Ты играешь в совсем другую игру, чем мы, все остальные здесь. Речь должна идти не обо мне и не о моем здоровье, а о тебе. О тебе и Педере Расмуссене.

Андреас откинулся на спинку стула в маленькой переговорной. Брови поползли вниз, образовав суровую мину, и он взглянул на дверь, словно чтобы убедиться, что она закрыта.

– Тюремный психолог в Ила рассказал мне, что ты несколько раз связывался с ним и задавал вопросы про Педера Расмуссена, – продолжил Фредрик.

– И что?

– И что? Я знаю, что ты был в доме, где он укрывается! Расмуссен находился рядом с нами и снимал нас на камеру в тот вечер, когда мы были в баре. Почему ты мне ничего не сказал? Какого черта, что происходит? Ты знаешь, где сейчас Расмуссен?

Андреас хлопнул ладонью по столу.

– Нет! Я не знаю, где Педер Расмуссен. Ты стал одержим этим следом. Но Расмуссен не имеет отношения к этому расследованию. Ты понимаешь, что я говорю? Мы должны посмотреть, у кого еще был мотив, чтобы совершить эти убийства. Потому что это не Педер Расмуссен. Если я могу попросить тебя, раз в жизни, поверить мне, то я сделаю это сейчас. Расмуссен не причастен. Оставь его в покое!

Фредрик тяжело сглотнул. Теперь уже он откинулся на спинку стула. Посмотрел наверх, на люминесцентные лампы. Крошечный паучок покачивался на невидимой нити под потолком. С каждой секундой он приближался к поверхности стола. Какое впечатляющее существо. Без всякой мысли об окружении, без мысли об опасностях, которые его поджидают, он плел свою судьбу и опускался вниз, к глубинам, о которых даже не подозревает. Фредрик был не в силах пускаться в философствования об этом символе.

– Я не могу. Если ты не расскажешь мне, почему.

Андреас вздохнул.

– У тебя есть дети. Иногда детям снятся кошмары, и они думают, что под кроватью живет монстр. Они не осмеливаются заглянуть под нее, боясь, что монстр их схватит. Они просто знают это. А потом приходишь ты, успокаиваешь их и говоришь, что там нет никакого монстра.

Он сложил руки перед собой на столе.

– Но ты все же полицейский, Фредрик. И знаешь, что монстры существуют. И в таком случае не нужно заглядывать. Потому что монстр придет и схватит тебя.

– Это… ты мне угрожаешь?

Лицо Андреаса приобрело выражение, которое он приберегал для особых случаев. Смесь обиды, презрения и гнева. Себастиан Косс получал этот взгляд один или два раза. Но Коссу было все равно. Для него Андреас – всего-навсего раздражающий, но иногда полезный подчиненный. Фредрику, напротив, это причинило страшную боль. Ледяная отчужденность. Глаза Андреаса давали понять, что больше ничего и никогда не будет как прежде. Фредрик для Андреаса стал одним их тех, кто мог гореть ко всем чертям.

– Хорошо, – сказал Фредрик и встал. – Тогда я пойду к Неме. Он разберется с этим.

Фредрик увидел, что Андреас собирался что-то сказать. Но что именно, он так и не узнал. Потому что в этот момент открылась дверь. Глаза Кафы светились.