Меган Миранда - Последняя гостья

— Не знаю, но ты вела себя как-то странно с тех пор, как мы туда приехали.

— Из-за того типа, — выкрутилась я. — Грега.

— А что с ним не так?

— Вел себя как сволочь, — сквозь зубы пояснила я.

Паркер коротко хохотнул.

— Грег Рэндолф и есть сволочь. Ну и что?

— Сэди его терпеть не могла.

— Сэди много кого не терпела, — пробурчал он.

« Чудовище Сэди ». Я поерзала на сиденье.

— Он давно на нее запал, — сказала я, и Паркер нахмурился. Я видела, как он обдумывает услышанное. Да, тех, кто обожал ее, было немало. Но заполучить ее все они не могли.

Когда я свернула к дому, свет на веранде не горел. В темноте утесы казались далекими тенями. Я включила фары, Паркер отодвинул дверь гаража. Хоть он и напился, ему хватило ума поставить машину под замок.

Я завела его машину в гараж и подождала снаружи, пока он задвигал дверь обратно и запирал ее, компанию мне составляли только ночные тени.

— Спокойной ночи, Паркер.

— Зайдешь? — спросил он, неустойчиво переминаясь.

— Поздно уже, — ответила я. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но если у тебя выходные, то мне с утра на работу.

Но он спрашивал о другом, и мы оба это понимали.

— Сэди больше нет, Эйвери. — Значит, и он был в курсе предостережения, которым Сэди удерживала меня на расстоянии. Может, точно так же она поступила с ним. Стоило Сэди сказать мне « не надо », и я больше не могла думать ни о чем другом, кроме него. Всякий раз, когда проходила мимо его комнаты, когда видела его тень в окнах.

Прямой запрет — это уже что-то, чем можно заняться, на чем сосредоточиться. Игра нового рода, такая непохожая на готовность поддаваться порыву, к которой я привыкла. Я закалялась, приобретала прочность, позволяя напряжению натягивать меня туго, как проволоку.

А теперь Сэди нет, и Лус нет, и Паркер здесь, так разве осталось хоть что-нибудь, что можно испортить? Если поблизости нет никого, зато есть нечто — назревающее, неисполненное, и нечему меня остановить. Внезапно кое-что очутилось в пределах моей досягаемости.

Он качнулся в сторону дорожки, робко и неуверенно стрельнул взглядом вбок, и это меня добило. Как добивало всегда. Когда нерешительность обнажала их, делала уязвимыми, открывала в них нечто такое, что временно наделяло меня властью.

Я подступила ближе, и он запустил пальцы мне в волосы, а я поднесла ладонь к его лицу, провела большим пальцем по шраму на его брови.

Он порывисто схватил меня за запястье. Его изъян наводил на мысль, что в этой жизни ему пришлось пробивать себе дорогу, сражаясь с чем-то.

В тени его глаза казались почти черными. Целуя меня, он провел ладонью вниз по моей шее, так что большой палец остановился у основания горла. Моя шея — в тисках его руки.

Я понятия не имела, подсознательно это было сделано или нет. Если речь о Паркере, судить трудно. Но я никак не могла избавиться от предвидения следующих трех шагов — я притиснута спиной к боковой стенке гаража, его пальцы сжимаются, в памяти звучит голос Сэди: «Знаешь, так бывает. Потеряешь способность глотать и дышать. Далеко не самая быстрая смерть — вот о чем я».

Глотнув воздуха, я отшатнулась. И схватилась рукой за собственную шею под любопытным взглядом Паркера. Интересно, что еще я упустила из виду в этом доме — способен ли Паркер причинить мне вред. Способен ли он был причинить вред ей .

Я выросла единственным ребенком в семье и не понимала, как обычно развиваются отношения между братьями и сестрами. Думала, что вспышки враждебности, вся эта обыденная жестокость — закономерный итог борьбы родных брата и сестры за возможность выйти из тени друг друга.

Но Сэди, наверное, знала то, чего не знала я. И может, сказав мне «не надо», она спасала меня.

Я все больше приходила к убеждению, что кто-то навредил ей. Та записка была не ее. Тот дневник — не ее. Если бы не они, полиция продолжала бы допрашивать всех нас раз за разом, пока не всплыло бы хоть что-нибудь. Чьи-нибудь показания. Ложь. Зацепка.

Дыхание Паркера было жарким и резким, мы находились здесь совсем одни.

— Что не так?

Я прокашлялась, еще раз глубоко вдохнула прохладный ночной воздух.

— Ты пьян, — сказала я.

— Так и есть.

— А я трезвая.

Он склонил голову набок, угол его рта дрогнул, загибаясь вверх.

— Ты — да.

Я никогда не умела отказывать ему или кому-нибудь из них. Не знала, как ориентироваться в оттенках их слов и причуд.

Но сейчас слишком многое было поставлено на карту. Слишком много такого, чего я не улавливала раньше.

— Вернемся на тридцать секунд назад, — предложила я, отступая и пытаясь изобразить легкий тон. — Спокойной ночи, Паркер. Утром увидимся.

Даже в темноте я видела, как широко он улыбнулся. И чувствовала, как он следил за мной, пока я уходила.

Я вошла в гостевой дом и старательно заперла двери. И щелкнула выключателем, но ничего этим не добилась. Попробовала еще раз, но в доме по-прежнему было темно.

Черт . Снова выходить туда и лезть в щиток к предохранителю я не собиралась. Особенно на виду у Паркера. И после того, что случилось в домах, сдающихся в аренду.

Мне вспомнилась тень в «Закатном приюте», и я передернулась. Подсвечивая себе телефоном, обошла дом, задергивая повсюду шторы. Затем забрала чайные свечки из ванной, где они стояли на углах ванны, перенесла их в спальню и зажгла. Дверь спальни тоже заперла изнутри. Вытащила из сумки дневник. Нащупала знакомые бороздки на обложке, открыла.

«Утесы», — начинался он.

«Шоссе».

«Пузырек в аптечке».

«Нож».

Записи были сделаны так зло, что ручка оставила глубокие следы на странице; я чувствовала в этих словах силу эмоций, проводя пальцами по линиям в полутьме. Перевернула страницу, и у меня задрожали руки. Следующие страницы занимали такие же списки, как на первой. Моменты, когда смерть была рядом, в пределах досягаемости. Моменты, когда смерть приближалась вплотную.

«Подходила к самому краю, балансировала на нем».

«На самом верху маяка наклонилась вперед».

«Проснулась на пляже, хватая воздух: снилось, что начался прилив».

«Промахнулась ножом. Кровь в моих венах».

Я пыталась увидеть эти слова глазами полицейских, читавших дневник. Представляла, как Сэди делает все перечисленное и оставляет записи. Уставившись на свои вены, как рассказывал мне Паркер. Перечисляя способы, которыми могла бы умереть.

Этот дневник я не видела уже несколько лет. С той самой зимы. Когда весенняя искра так и не вспыхнула и лето потянулось точно так же, как и зима, пусто и бесконечно. Это был рассказ о скорби, о разочаровании, об уничтоженной душе.

Рассказ о том, кем я была до того момента, как встретила Сэди Ломан и выбрала ее. Моя жизнь в ее руках была перестроена и перекроена. Кончилось одиночное плавание по воле волн.