Меган Миранда - Последняя гостья

Ему было без разницы, кто такая Сэди или еще кто-нибудь из них. Она знала, что когда-то он был моим. Единственным, что осталось в городе принадлежащего мне, и только мне. И я поняла, что она должна была заполучить его.

Я оттолкнулась от стены и догнала его в холле.

— Не уходи пока, — сказала я.

Он склонил голову набок, но не ответил отказом. За всю историю наших отношений я успела узнать его слабости так же хорошо, как он знал мои. Коннор верил в линейность жизни. С самого детства он знал, чем будет заниматься: окончит школу, станет работать летом на своего отца и на любого рыбака, которому понадобится второй палубный матрос. Влюбится в девушку, которую знает всю свою жизнь, как и она его, — и как его родители до них.

Когда его жизнь сворачивала с этого курса, он оказывался неподготовленным.

Я улыбнулась, как в тот раз, когда он запрокинул мне голову у костра и поцеловал на виду у наших друзей — его рот, усмешка.

Я знала, как и он тогда: для шагов вроде этого требуется смелость. От меня, в толпе людей, на виду у Паркера Ломана и его окружения, шепчущей на ухо Коннору и зовущей его за собой в коридор.

Я провела ладонью по его руке, пока наши пальцы не переплелись, и он не сопротивлялся. Уходила медленно, на случай если кто-нибудь захочет посмотреть нам вслед. На случай если Грег Рэндолф обернется, сидя на диване, вскинет бровь и скажет: «Это же тот парень, с которым я видел Сэди». Но никто не захотел, и вообще мне было все равно. Я упивалась сознанием того, что он все еще хочет меня, даже спустя такое долгое время.

В спальне на нижнем этаже было темно, я заперла дверь. Не говоря ни слова — из опасения, как бы не рассеялся транс.

Я притянула его лицо к моему, но ощущения от поцелуя все равно стали неожиданностью. На его губах остался вкус спиртного. Расслабленность его рук чувствовалась, пока я стягивала с него через голову рубашку. Эта его податливость, благодаря которой я могла встроиться в его жизнь. И моя власть, способность изменить ход всех последующих событий.

Но к постели меня направил он. И он же шепнул мне на ухо «привет», будто все время только и ждал случая произнести это.

В темноте я не знала толком, кого он представляет рядом, меня или Сэди, но это не имело значения. Его пальцы скользнули по моим бедрам, коснулись татуировки, которой он не видел.

Ничто не длится вечно . Все преходяще. И ты, и я, и это.

Коннор был уже не тем Коннором, которого я знала, — как и я сама. Прошло шесть лет, мы стали другими. Шесть лет нового опыта, прожитой и познанной жизни. Шесть лет, чтобы выточить из себя личность, которой станешь. Но были и следы знакомого мне человека: рука вокруг моей талии, прижимающая меня к нему. И пальцы, выбивающие легкую дробь на моей коже чуть позже, до того, как рука застыла неподвижно.

Мы оба молчали. Лежали рядом, бок о бок, пока не опомнились от шума в коридоре. Оттого что кто-то подергал за ручку запертую дверь. Я рывком села.

— Эйвери… — позвал он, но я вскочила первой и подхватила одежду, чтобы не пришлось выслушивать оправдания. И сразу вышла в ванную при спальне, чтобы не видеть раскаяния у него на лице. Застыла в ванной, все еще влажной после того, как ранее тем же вечером я вместе с Паркером убирала полотенца и вытирала лужи.

Я дала Коннору достаточно времени, чтобы одеться и уйти. Он толкнулся было в дверь ванной, постучал, но я не ответила. Открыла воду в душе, делая вид, будто не слышу. И все таращилась на себя в запотевшее зеркало, пытаясь разглядеть в нем человека, которым я стала.

Когда я наконец вышла из ванной, в спальне его уже не было. Я не знала, куда он потом направился. В море лиц, сливающихся в одно размытое пятно в гостиной, я его не заметила.

Мне представлялось, как он едет к Сэди, чтобы во всем ей признаться. Представлялось, как она узнаёт, что я натворила. И то, что скажу ей я: «Ты ведь даже не намекнула мне, что ты с ним». «Извини, — и пожму плечами, — я не знала». Или: «Я перепила», — сниму с себя ответственность. «Он ничего не имел против» — чтобы ранить ее. Или правду: «Коннор Харлоу не для тебя». И то, что следовало сказать еще давным-давно: «Не надо».

«Не забывай, что однажды я уже сожгла свою жизнь дотла по частям. Не думай, что я не решусь на это снова».

Во второй раз все дается легче.

Как раз тогда, пока я вела этот мысленный диалог — прикидывала, что скажу ей, укреплялась в своей решимости, собиралась с духом, — Паркер встретился со мной взглядом поверх голов и кивнул в сторону входной двери. Предупредил меня.

Двое мужчин стояли на пороге, держа фуражки в руках.

Полиция все-таки приехала.

Я вышагивала кругами по гостиной «Шиповника», прижимая к уху телефон. В голове теснилась собранная информация. Банковский счет моей бабушки. Наше с Сэди знакомство. Все воспринималось иначе.

Коннор не отвечал на звонок, я нажала отбой, как только вызов переключился на голосовую почту. Значит, он работал, несмотря на воскресенье. «Надо же людям есть». Так он всегда говорил, когда мы были младше, а я злилась на его бесконечные рабочие часы и его ответственное отношение к ним.

Океан вызывал у него зависимость, приводил его в трепет, как первый глоток спиртного, просочившийся в кровь.

Перед уходом я заперла входную дверь «Шиповника», но флешку прихватила с собой, боясь оставить в доме. С тех пор как умерла Сэди, у меня впервые возникло чувство близости с ней. Я шла по ее стопам, трогала руками то же, что трогала она. Мои мысли силились угнаться за ней.

Она скрывала от меня столько секретов, но насчет этого заблуждалась. А если бы спросила, я объяснила бы ей: я не из Ломанов.

Я объяснила бы, что внешне похожа на свою мать — да, темноволосую, с оливковой кожей, но глаза мне достались от отца. Что моя мать осела здесь, в городе, и пустила корни не ради того, за чем гналась, как она уверяла, а потому что встретила мужчину, учителя, и он оказался удивительно искренним в своих убеждениях, всецело уверенным, что здесь его место, а работа, которой он занят, — и есть его предназначение. И эти его искренность и рвение ослабили ее бдительность, помогли увидеть мир его глазами, понять, что если в нем и происходит что-то, то лишь так, как и было задумано, и в итоге она забеременела мной.

Ни этот брак не был идеальным, ни эта жизнь. Она всегда незримо присутствовала в каждом споре — причина, по которой мама осталась. Жизнь, которую она вела, и та, к которой она, похоже, продолжала стремиться.

Она отдала последние четырнадцать лет своей жизни моему отцу, Литтлпорту и мне. Я знала, что денег у них не было, потому что об этом говорилось вслух при каждой ссоре. Грань между искусством и коммерцией. Подработка. Мама работала в галерее, где были выставлены ее картины, и зарабатывала за кассой больше, чем за мольбертом.