Оса Эриксдоттер - Бойня [litres]

Ты ожирела, читалось между строк. Принадлежать к группе > 50 так же малоутешительно, как и к обозначенной теми же цифрами возрастной группе, но с возрастом ничего уже не сделаешь. Но какой еще “вызов”? Куда направлен? И когда?

Глория перевернула лист – пусто. Направлен вызов – и все.

Глубоко вдохнула, задержала дыхание и попыталась себя уговорить. Какая разница? Могут слать вызовы хоть каждые полчаса, ни к какому врачу она не пойдет. Что они там себе вообразили? Что она сдастся и начнет голодовку ? Их методы так же смехотворны, как и высосанные из пальца жиро-мышечные квоты.

– Вас не существует, – громко и раздельно произнесла Глория и скомкала конверт.

Эту банду из Института питания она видела по ТВ. Именно такие в тридцатые годы прошлого века носились с кронциркулями, измеряли черепа и носы. Рвущиеся к власти нацисты с дипломами. Хотят предложить липосакцию – пусть предлагают. Она не перешагнет порог больницы до тех пор, пока Юхан Сверд не окажется за решеткой и не займет положенное ему место в учебниках истории. В рубрике “ Политические катастрофы XXI века ”.

Посмотрела на часы. Пора к письменному столу.

Не успела войти в гостиную, с улицы донесся детский крик. Выглянула в окно – очень толстая женщина вынула из коляски орущего ребенка, за несколько секунд успокоила, положила назад и заторопилась дальше, покачивая необъятным задом. Глория удивилась – давно не видела таких толстух. Еще одна “жертва эпидемии”, как сказал бы Юхан Сверд.

Ей захотелось открыть окно, задержать ее, спросить – не страшно ли ей? И ребенок…

Она вспомнила журнальную фотографию годовалой малышки после операции. Крошечные пухлые розовые щечки.

Прошла в кухню, остановилась перед холодильником и долго смотрела на снежно-белую дверцу, испещренную цветными магнитиками.

Ландон притормозил велосипед и опустил правую ногу на асфальт. На вымощенной в незапамятные времена Соборной площади пять машин такси и сотни людей, по виду – стоят в очереди. Встретился взглядом с какой-то женщиной, та смущенно опустила глаза. Он понял, что не просто “встретился взглядом”, а уставился , чуть не в упор. Неприлично, разумеется, но надо же понять, что происходит.

Так странно. Эти люди… они же все другие …

С одной стороны, сегодня Вознесение, с другой – совершенно не похоже на обычных прихожан, пришедших на мессу. Митинг толстяков? Уличная демонстрация сторонников терпимости к избыточному весу?

Вряд ли. Общественные организации подобного рода после прихода Сверда к власти постепенно куда-то исчезли, словно их и не было.

Спрыгнул на землю и, придерживая руль, пошел в Густавианум [23] Одно из старейших зданий Упсальского университета. Университетская библиотека. , то и дело оглядываясь на странное сборище. Уже несколько лет Ландон не видел людей таких недопустимых габаритов и в таком количестве.

Остановился у перехода и пропустил женщину с девочкой. Розовая курточка… как у Молли. Сердце ёкнуло.

Полицейский “вольво” свернул с Епископской улицы и остановился позади машин такси. Ландон вспомнил женщину у церкви Триединства, ту, что вручила ему листовку с цитатой из Библии. Потом прочитал в газете: оказывается, есть группа верующих, своего рода секта. Они утверждают, что Юхан Сверд послан дьяволом как недвусмысленное напоминание о предстоящем конце света. Больше о них не писали, а секта куда-то исчезла, ушла в песок.

Он вгляделся, пытаясь различить лицо за ветровым стеклом полицейской машины. Что ж такое? Сама мысль, что нашлись люди, посмевшие выйти на демонстрацию, внушала надежду. Но почему у людей в толпе такой испуганный вид? Страх – последнее, что должны испытывать те, кто решился на подобный шаг. Если это и протестное движение, решил он, то в самом зачатке. В колыбели. Люди действуют инстинктивно, не имея ни лидера, ни продуманного плана.

Он опять сел на велосипед и покатил на площадь Святого Эрика, свернул у крытого рынка и остановился у светофора на перекрестке на улице Святого Улофа. Кафедральный собор, огромный, всему миру известный Кафедральный собор в Упсале, построенный больше семисот лет назад, остался, пожалуй, единственной церковью в городе, которую не затронули реформы. Архиепископ в резкой форме отказался, и Сверд вынужден был пойти на попятный. Неизвестно, надолго ли у главы церкви хватит мужества настаивать на своем. И все же – что за демонстрацию он видел? Неужели опять на повестке дня установка тренажеров в старейшем, если не сказать главном, соборе королевства? Или Юхану удалось уговорить архиепископа созвать самых толстых прихожан на первую, как он ее называл, “мессу здоровья”?

Фитнес в Кафедральном соборе? Велотренажеры на могилах шведских королей и святых? Его чуть не стошнило, но надо смотреть правде в глаза: такое предположение куда более реалистично, чем революция толстяков.

Зажегся зеленый – наконец-то.

Он проехал мимо всегда такой оживленной, а ныне пустой кондитерской Овандаля. В рюкзаке, в толстом коричневом конверте, лежали только что полученные на кафедре переведенные на английский необходимые документы, запрошенные Колумбийским университетом. И, конечно, оригинал докторского диплома с сургучной печатью. PhD – доктор философии Ландон Томсон-Егер.

Через две недели он будет там. Обратный билет не куплен. Его лекции начнутся в сентябре, обещал Стальберг. От одной мысли по спине побежали мурашки.

В Штатах все по-другому. Никто не станет коситься на него, как на урода на ярмарке, только потому, что он весит на несколько килограммов больше положенного. Никто не станет отпускать язвительные замечания по поводу его гастрономических предпочтений. Что он ест, что ему следовало бы есть и что не следовало.

Остается вопрос с Хеленой. Он съездит на Каварё на Троицу, прямо перед отлетом. Раз за разом прокручивал в голове все, что собирается ей сказать. Рита, работа, планы отъезда. Я был вынужден , скажет он. Так же, как ты .

Если Хелена не захочет его видеть, надо, по крайней мере, проверить, все ли в порядке в доме. В ноябре, когда позвонила Ритина мама, он схватил сумку и уехал, оставил все как есть. Даже не уверен, закрыл ли окна.

У него не укладывалось в голове – как могло пройти столько времени? Земля на кладбище в Хаммарбю успела промерзнуть и оттаять. Последний раз, когда он был на Ритиной могиле, в канавах желтели заросли мать-и-мачехи. Сорвал несколько цветков и положил на могильную плиту.

Ему мало-помалу становилось понятно, что происходило с Ритой после смерти отца. Постепенно нарастающий паралич воли. Самые простые, ежедневные обязанности кажутся невыполнимыми – обязанности, которые она раньше даже не замечала. Петля, накинутая на окружающий мир, стягивается все туже, органы чувств работают вполсилы, словно после обезболивающего укола. Рита ушла в другой, понятный только ей мир, где она могла существовать. Он понял, потому что его осенило: он и сам реагирует на болезнь точно так же. Бессознательно подавляет импульсы деятельности, впадает в незаметную для окружающих кому. Уходит от ответственности.