Иван Белов - С привкусом пепла

– Выходит, назначили, – напрягся Кузьма. Глаза под кустистыми бровями сверкнули.

– Назначили, – подтвердил Решетов. По землянке пробежал сдавленный шепоток. Люди вышли из секундного ступора и вернулись к делам, словно и не было ничего.

– Ну вот, дождались. А этого чего привел? – Кузьма стрельнул взглядом на гостя.

Зотову этот взгляд совсем не понравился: мимолетный, изучающий, злой. Так смотрят работницы общепита и палачи. На повара заводской столовки Кузьма был не очень похож.

– Значит так надо, Кузьма, – голос Решетова чуть изменился. В воздухе повисло напряжение и тут же пропало.

– Тебе видней, командир, – Кузьма отвел глаза, потеряв к Зотову интерес.

– Ешь, – Пакшин с грохотом поставил на стол котелок.

– Спасибо, – от всей души поблагодарил Зотов, беря ложку и хлеб.

– Не подавись, – Пакшин завалился на нары.

Грубость и провокации Зотова не обескуражили. Так бывает, если чужой попадает в замкнутый коллектив. Показное дружелюбие куда хуже. Люди не обязаны тебе доверять, люди вообще никому ничего не должны. Он запустил ложку в застывшую пшенную кашу, сдобренную салом и жареным луком. Господи, вкуснее ничего не едал. Недаром говорят: голод - лучшая приправа.

Решетов налил разведенного спирта, выпили, не чокаясь и без тостов, словно воду. Пищевод обожгло, в животе набух и взорвался огненный шар, заливая тело приятным теплом. Голова закружилась.

– Осторожно хавай, смотри, чтобы брызги не полетели, – Решетов, сдув крошки и мусор, бережно расстелил на столе карту.

Зотов удивленно вскинул бровь. Карта была примечательная: подробнейшая километровка с прорисованным перепадом высот и немецкими надписями.

– Трофейная, – пояснил Решетов. – С немецкого полковника взял. Полный портфель документов в Москву самолетом отправили, мне за них Красную Звезду обещали, второй месяц жду. Ну ничего, мы люди не гордые, а карту пригрел, каюсь. У нас таких нет, аэрофотосьемка тридцать девятого года, немцы летали, как дома. Дружба, матрешка, карашо. Золото, а не карта. Каждый кустик виден, каждая тропочка.

Насчет каждого кустика он конечно преувеличил. Но качество потрясающее, тут спору не было, все, как на ладони: дороги, опушки, болота, домики в селах и деревнях. По таким картам немецкие дивизии и поперли железным потоком.

– Совет будет тут, – Решетов ткнул остро отточенным карандашом в неприметную полянку посреди сплошной массы лесов.

– А что там? – Зотов ничего приметного не заметил и даже перестал жевать. Точка в глухом лесу юго-западнее Кокоревки, близь от лесной дороги на Холмечи.

– Урочище Брюховатое. До революции селонатри десятка дворов. В гражданскую нагрянула банда, жителей перерезали, домишки сожгли. Так Брюховатое и не возродилось, место проклятым стало считаться. Дескать мертвецы невинно убиенные в окрестностях шастают. Пф, бабкины сказки. Из построек церковь осталась, крепкая, кирпичная, почти и не обветшала совсем. Для наших целей самое то. Кругом глухомань и болота, зайчики прыгают, дорога заросла, до ближайшего жилья десять верст через лес.

– Почему совет не в отряде? – удивился Зотов.

– Горький опыт учли, – пояснил Решетов. – Первый совет командиров был в декабре сорок первого. Порядка Сабуров еще не навел, всякой швали хватало, косящей под партизан: дезертиров, мародеров и просто бандитов. Всякое случалось: перестрелки, стычки, убийства, дележ территории. За месяц до совета командир «Победы» поехал к соседям, с которыми у него терки были, и назад не вернулся, с концами пропал, так и не нашли. Вот и решили совет на нейтралке провести.

– Разумно.

– Ну так, дураки долго тут не живут, – Решетов налил по второй. За оконцем стемнело, партизанским лагерем овладела теплая весенняя ночь. Умерли звуки, только филин ухал в лесу. Решетовцы облепили стол с разных сторон и оживленно обсуждали детали предстоящей операции. Зотова разморило от спирта и сытной еды, тянуло прилечь. Перед глазами плыло, голоса приходили откуда-то издалека.

– Вить, ты чего? – голос Решетова проник через пелену табачного дыма. – Спишь?

– Нет, не сплю, – Зотов очнулся. – Ты продолжай…

– Ти-ха, – приказал Кузьма. – Слышали?

– Чего?

– На улице стукнуло, вродь.

– Бредишь, Кузьма.

– Ща я тебе, Ванька, побрежу.

– А чего я?

Зотов окончательно проснулся.

– Фомка, – тихонько окликнул Решетов часового. – Фома!

На улице раздался приглушенный щелчок, похожий на…на… Додумать Зотов не успел. Одеяло качнулось, и в землянку, проскакав поступенькам, вкатилась граната. Воздух застыл и сгустился до такой степени, что его можно было потрогать рукой. Мгновение изумленной тишины показалось вечностью. РГД-33 шмякнулась на пол. Зотов завороженно смотрел на металлическую болванку, угрожающе посверкивающую гранями ребристой насечки.

– Сука! Сука, м-мать!

Так вопит живое существо, чувствуя смерть: неистово, неверяще, жутко. Зотов очнулся, чужой крик осекся, партизаны рванулись по сторонам, кто-то упал. Последним, что увидел Зотов, валясь за стол, была метнувшаяся к выходу тень. Оглушительно хлопнуло, вспышка ударила по глазам, взрывная волна ласково подняла Зотова и размазала по стене. Дальше была слепящая боль, разинутый в немом крике рот и черная пустота. Свет померк.

Зотов не знал сколько был без сознания, секунду, минуту, час, целую вечность. Очнулся в кромешной темноте, напоенной запахами тола, крови, пыли и приглушенными стонами. Голова раскалывалась, правый бок калило огнем. Руки и ноги вроде целы, спасибо и на том. Он с трудом сел, закашлявшись песком и землей. Подтянул негнущуюся руку к боку, пальцы попали в липкое, френч и гимнастерка висели лохмотьями. Ранен. Эта мысль почему-то успокоила. Живой. Живой твою мать. Что случилось? Нестерпимо звенело в ушах. Ах, да, граната. В землянку бросили гранату. Рядом кто-то ворочался и стонал.

– Есть живые? – спросил Зотов у темноты, еле услышав свой голос.

– Мамочка, мама, – заскулили во тьме.

– Живой кто? – захрипел Зотов, шаря вокруг. Ухватился за мягкое и дряблое.

– Я живой, – ответили ему.

– Помогите, – простонали откуда-то с другого конца.

– Решетов?

Капитан не отозвался. Зотов попытался встать, хватаясь за стену. Голова закружилась, и он снова упал. Послышалось надсадное пыхтение, и в следующее мгновение ползущий навалился на него.

– Куда прешь? – захрипел Зотов.

– Выход где? – лицо обожгло несвежее дыхание. По голосу вроде Кузьма. – Где выход, спрашиваю?

– Н-незнаю, – выдавил Зотов.

– Ранен?

– Да.

– А меня вродьне задело. Только глаза забило. Ну м-мать.

– Мамочка, – откликнулись из темноты.

– Ты, Ванька?

– Я-я.

Забрякало, Кузьма матерился вполголоса, судя по звукам, пытаясь совладать с коробком. Чиркнула спичка, оранжевый огонек подсветил страшное, грязное, заляпанное лицо и дикие, выкатившиеся глаза. Из темноты проступили опрокинутый стол и ноги в кирзовых сапогах. Тело терялось во мраке, и оттого казалось, будто человек разорван напополам. Спичка мигнула на сквозняке и погасла. Сквозняк? Зотов перевалился и увидел прямо перед собой, шагах в пяти, синий просвет ночного неба с одинокой блеклой звездой. Ужас оказаться заживо погребенным в землянке разом прошел. Слышались приближающиеся, возбужденные голоса, пятно выхода расчертил желтый луч электрического фонаря. Зотов превозмог боль в боку и пополз на просвет. В двери появились люди, в лицо ударил ослепительный свет. Зотов прикрылся рукой и едва не расплакался.