Иван Белов - С привкусом пепла

Длинный сверток, лежащий по левую руку и очертаниями подозрительно похожий на человека, заворочался, и из куколки вместо прекрасной бабочки вылупился помятый и злой Мишка Карпин. Зотов приложил палец к губам и попробовал встать. Получилось плохо, затекшие ноги протестующе взвыли, суставы жалобно щелкали. Зотов подавил болезненный стон и ползком добрался до противоположной стены. Тихонечко постучал и прислушался. В медсанбате приглушенно зашуршало, донеслись осторожные шаги, часть стены ушла в сторону, пропуская в мертвецкую робкие отсветы керосиновой лампы. В открывшейся дыре показалось обескровленное, усталое лицо медсестры Людочки.

– Товарищ Зотов, – прошептала она. – Спасите меня, я с ним не могу больше, сил моих нет.

Самое трудное в засаде - это не охотничий инстинкт, заставляющий кровь вскипать, и пугливо вздрагивать от малейшего чиха. Чувство опасности быстро сменяется вялой апатией. Час, два и тебя уже неодолимо тянет поспать. И черт с ней с засадой, как-нибудь само образуется. Борьба с мочевым пузырем тоже терпима. Омертвевшие ноги как данность. Самое трудное в засаде – это молчать. Так уж устроен человек, если он не один, то его неудержимо тянет поговорить. Пусть о погоде, детишках или еще какой-нибудь чепухе. Молчать невежливо и противоестественно. Хотя бы пошлый анекдот рассказать. Любое затянувшееся молчание общественно порицается, выходит неловким и оставляет осадочек на душе. Молчуны не в почете. Они вроде что-то задумывают, пакости разные. Наверное так повелось с первобытных времен, когда дикие предки по кой-то черт спустились с деревьев и жались друг к дружке мохнатыми спинами в лесной темноте. Они сидели и разговаривали. Голос был единственным подтверждением, что тебя не утащили зверям на прокорм. А если кого утащили, то это и к лучшему, значит остальные переживут очередную страшную ночь и отомстят подвернувшемуся под руку мамонту. Молчание медленно убивает, вынуждает нервничать и стыдливо откашливаться, прочищая пересохшее горло. Твои чувства обострены, мозг паникует. Глаза видят людей. Открываешь рот и вовремя одергиваешь себя. Ты в засаде.

Света от керосинки хватало лишь для того, чтобы в землянке не устоялась полная темнота. Тени метались по низкому потолку, клубы мрака набухали вдоль стен, размывая очертания немногочисленной мебели и окоченевших людей. Стрелки на циферблате застыли на без пятнадцати два и отказались идти. Оборот секундной, казалось, длился много часов. Зотов сидел полностью скрытый во тьме, перекатывая в пальцах левой руки кусок влажной глины. Из угла открывался великолепный вид на плотно закрытую дверь, все, пересекающее линию огня, убрано. «Шмайссер» снят с предохранителя, патрон дослан в патронник, указательный палец вдоль спусковой скобы. Одно мгновение от оценки опасности до принятия решения и начала стрельбы. Рядом на подстилке два дополнительных магазина. Авось не понадобятся, лучше взять сволочь без боя. Если, конечно, сволочьпридет. Кобура с «ТТ» растегнута, нож под рукой. Вроде готов. Зотов старался дышать размеренно и неслышно, успокаивая расшалившиеся нервишки.

Карпин расположился в противоположном углу и словно умер, ни звука, ни шороха. С Решетовым было сложнее. Соскучился капитан по общению, еле угомонили. Людочка от него пряталась и ревела ревмя. Ухаживать Решетов мастер. Ничего, вытерпела, ей это зачтется при раздаче наград.

Медсестра, сгорбившись, сидела за дощатым столом возле нар, бессильно уронив голову на руки. Из-под косынки змейкой выбилась темная прядь. Намучилась девка. Но не спит, вся на иголках. За нее Зотов переживал больше всего. Мужики - тертые калачи, пороха вдоволь нанюхались, а девчонке семнадцать лет, для нее война - только страшные байки и раненые, требующие ухода и ласки. Она видела кровь, видела страдания, видела смерть, но не войну. Девочкам не нужно видеть войну.От этой мысли становится стыдно. Сколько их, таких Людочек, вчерашних школьниц и любящих дочерей? Сотни тысяч, миллион? Радистки, телефонистки, зенитчицы, медики, летчицы, партизанки и снайперы. В самом пекле страшной войны. Забывшие косички и бантики, забывшие первые робкие поцелуи, сменившие туфельки на безразмерные сапоги. Девочки, милые девочки… Простите нас, если сможете. Ведь это мы пустили немца сюда. Мы, обязанные вас защищать.

Решетов барином развалился на нарах и смотрел в потолок. Левая рука свесилась, отщипывая кусочки коры с плохо ошкуренного бревна. Велено гаду помирающего играть, а все неймется ему. «Скучно», – сказал, и все должны его развлекать. Ага, размечтался, пришлось в грубой манере поставить на место, только тогда обидчиво поутих. Решетов - человек порыва и действия, ожидание для него смерти подобно. Хорошее качество для боевого командира, отвратительное для оперативника. Но подкупает не этим, другой на его месте давно бы горячку порол. А этот нет, дивно спокоен. Покушение и гибель Есигеева перенес стойко, все держит в себе, прикрылся броней напускной веселости и равнодушия. Что внутри разве черт разберет.

Несмотря на безумие последних суток, сон не шел, в голову лезли всякие мысли, крутя безумную карусель. В висках тюкали крохотные молоточки, уши инстинктивно ловили посторонние звуки. Лагерь давно затих, погрузился в обморочное молчание. Изредка сонно всхрапывали лошади, и брякала сбруя, дважды мимо санчасти кто-то прошел, не задерживаясь и не пытаясь зайти. Придет убийца или не придет, оставалось только гадать. Рискнет или нет? Затаится или полезет на рожон, обнаглев от неуловимости и безнаказанности? Про липовый самолет известно всем, партизанский лагерь - большая деревня, в одном конце чихнут, с другого «будьте здоровы» желают. Приманка знатная, вон покряхтывает, болезный. Сказано пластом лежать, а он червяком извивается. На огромном-преогромном крючке. А хищнаярыбка где-то здесь, рядом, затаилась и ждет. От этой мысли шевелились волосы на затылке. Зотов шкурой, на опыте, чувствовал чужое, опасное присутствие за стеной. Холодная, расчетливая ненависть прожигала накат. Хотелось выбежать на улицу и остудить разгорячившееся лицо. Но там стояла непроглядная темнота, и в ней скрывался хищный, безжалостный зверь. Или воспаленное воображение играло злые шутки с хозяином.

Именно в эти минуты напряженного ожидания и тянет поговорить, хотя бы полусловом обмолвиться, иначе ощущение вымершего склепа начинает потихонечку угнетать, подталкивая на всякие гадости. Надо держаться.

Чтобы немного отвлечься, Зотов в сотый раз прогнал в уме дерзкий в своей гениальности план. Взять убийцу нужно живым, по крайней мере попробовать, но без излишнего риска. Вряд ли лапки подымет, придется ласково, но настойчиво попросить. В идеале, без разговоров, сразу звездануть по башке. Роли расписаны и заучены. Преступник заходит в санчасть, Людочка возмущается полночному вторжению и отвлекает его на себя. Стрелять он не будет, лишнее внимание ему ни к чему. Опять граната? Вряд ли, ведь это последний шанс убить Решетова наверняка. Попытается обездвижить медсестричку и заколоть беспомощную жертву, на все про все меньше минуты. В эти несколько десятков секунд уложится чья-то целая жизнь. А возможно и не одна. Вооружен убийца будет до зубов, а сдаться и не подумает. Вся надежда на прыть Карпина, успеет лейтенант подмять урода под себя или нет. Подводные камни? Да сколько угодно. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Может вообще не прийти, или прийти, но не один...