Хелен Фицджеральд - Плач

— Джоанна попросила меня передать вам кое-что, — говорит Кирсти и достает из сумки сверток. — Я не знаю, что это, но обещала, что передам.

Я беру сверток и удерживаюсь, чтобы немедленно его не развернуть. Ума не приложу, что она могла мне прислать.

— У вас, конечно, больше причин ее ненавидеть, чем у кого-либо, — говорит Кирсти. — Но…

Она начинает плакать, хватает салфетку из подставки и аккуратно вытирает потекшую под глазами тушь.

— Да нет, что там, — говорит она. — Вы имеете полное право ненавидеть ее. Она сваляла такого дурака!

— Что вы собирались мне сказать?

— Она была такой хорошей до него!

Теперь тушь уже не спасти — она льется с густых ресниц верной подруги черными ручьями.

— Я знала ее всю жизнь — с ясельной группы. Она такая солнечная! Мы всегда были вместе, неразлучны, если не считать того времени, когда она стала тайком встречаться с ним. И ее мама — она была точно такой же. Добрейшей душой. Я знаю, что в это трудно поверить, но она совсем не такая, какой ее все считают. Она вовсе не плохой человек. А этот чертов козел… Совсем как ее отец. Простите.

— Ничего-ничего. — Я протягиваю ей новую салфетку — она ей совершенно необходима.

— Это не просто слова — она действительно была очень хорошим человеком. По-моему, до встречи с ним она за всю жизнь ни разу никому не соврала. Она была веселая. Счастливая. Я так ее любила. — Кирсти улыбается и вытирает глаза. — Ладно, отпущу вас домой. Я, правда, не знаю, что в этом свертке, но, если вы захотите со мной поговорить, вот моя визитка.

Убирая руку со стола, она опрокидывает стакан.

— Я всегда такая! «Ты вазы крушишь и ломаешь фарфор», — говорит она и ставит стакан на место.

— Что? — удивляюсь я.

— Да это так, из одного стихотворения, которое мне очень нравится.

Ну да, точно, его цитировал Фил. «Ода к Ал».

— А, из того, про растяпу? — говорю я.

— Нет-нет. Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.

Кирсти вручает мне визитку, оставляет на столе десятидолларовую купюру за два кофе и протягивает руку, чтобы пожать мою. Когда она скрывается из виду, я смотрю на визитку: Кирсти Макникол, менеджер по организации мероприятий, и адрес в Ислингтоне. Я кладу визитку на стол и спешу на трамвайную остановку, улыбаясь ее последним словам и думая о Филе.

Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.

Мне не терпится посмотреть, что там, в свертке, и я, конечно, не могу ждать до дома. Отыскав в девятнадцатом свободное место, я открываю пакет, пока трамвай дребезжит по городу и въезжает в Карлтон. Внутри — плюшевый медвежонок Эдвард из мультфильма «Бананы в пижамах», записка от руки и распечатка на листе А4.

Записка гласит:

Александра,

я нашла этот сверток в портфеле Алистера и подумала, что его нужно отдать Хлое.

Мне бы очень хотелось придумать слова получше, но я могу сказать только одно: мне бесконечно жаль, что все так вышло. Простите меня.

Распечатка — это письмо. Я говорю себе, что мне совершенно необходимо прочитать его прежде, чем оно попадет в руки к Хлое, — а вдруг в нем есть что-то такое, из-за чего она может расстроиться?

Моя дорогая Хлоя,

ты для меня самый главный человек на земле. И так будет всегда. Я — твой отец, и это никогда не изменится, а ты — моя любимая дочь.

Хлоя, ты — удивительная. Где бы ты ни появлялась, люди тянутся к тебе. И не потому что ты самая красивая на свете (хотя так оно и есть), не потому, что ты самая умная на свете (хотя так оно и есть), но потому что ты — самый главный человек в моей жизни. Я хочу видеть и слышать тебя дни напролет, всю свою оставшуюся жизнь.

Я очень расстроен в последнее время, после того, что произошло с твоим братиком. Я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Но очень скоро я приеду, и мы наконец увидимся, моя дорогая девочка, и я буду самым лучшим отцом, каким только можно быть, буду таким отцом, каким я мечтаю быть, таким отцом, который нужен тебе.

Хлоя, у меня есть к тебе одна просьба. Постарайся не погружаться с головой в то, что произошло с Ноем, и не теряться в догадках, как именно это случилось. Вместо того чтобы злиться и тосковать, постарайся наладить с ним связь, почувствуй его — когда сидишь в саду, или играешь со своими животными, или держишь в руках его любимого медвежонка Эдварда. Я не прошу тебя забыть о нем. Я не прошу сдаваться и оставлять надежду. Я прошу тебя любить. Прошу тебя жить. Жить заново, как живет трава на выжженном поле, как оживают деревья. Ной наверняка желал бы тебе именно этого.

Я люблю тебя!

Твой навсегда,

папа

xxx

От письма за милю веет Алистером: узнаваемые обороты, композиция и вся та пафосная чушь, от которой у меня когда-то вырастали крылья. И характерно ведь, что письмо напечатано, а не написано от руки: то есть он провозился с этим текстом на компьютере, вылизал его, прежде чем пустить на принтер.

Но что-то меня смущает. Не могу понять, что именно, но мне не по себе.

Я перечитываю письмо еще раз, когда из школы приходит Хлоя.

— Как прошел суд? — спрашивает дочь.

Она плакала. Вид у нее такой грустный. Она и в самом деле горюет, тоскует и злится. Я вспоминаю, что я чувствовала когда-то давным-давно, читая письма Алистера: какое ликование, какой восторг. Жаль, что однажды пришлось осознать, что все это — полная чушь.

— Солнышко, — говорю я. — У меня для тебя кое-что есть. От папы.

Настало время послушать Ноя.

До прибытия в Глазго Джоанна понятия не имела, что у нее осталась его запись. «Прибытие» — это красиво сказано. На самом деле ее депортировали и поместили в учреждение для душевнобольных — таких же, как она. Вот такое было прибытие. Поначалу в клинике она слушала Ноя с утра до вечера, каждый день. Слушать его было мучительно, и они забрали у нее телефон Алистера.

Психологиня оказалась не такой уж и идиоткой, но Джоанна не видела смысла в дальнейших сеансах. Ходила к ней на прием, просто потому что ее обязали это делать. Так же как встречаться со своим куратором из уголовной юстиции, посещать врача и принимать антидепрессанты.

На последнем приеме психологиня объявила, что Джоанна уже готова к тому, чтобы получить телефон обратно.

— Но не слушайте ту запись, — сказала она. — Не стоит бередить рану. А если никак не сможете без этого обходиться, установите себе ограничение: прослушивать не больше определенного количества раз. Выделите полчаса в день на оплакивание сына и в этот промежуток времени позвольте себе послушать запись не больше одного раза, ни в коем случае не делайте этого все полчаса, не прокручивайте снова и снова, как в Леверндейле.

— Я больше не испытываю боли, — сказала Джоанна.