Алекс Миро - Геном: исцелённые

По затылку пробежал холодок, словно чей-то пристальный взгляд неотрывно сверлил его. По полу потянуло прохладой, где-то открылась и снова захлопнулась дверь. Шуршание шагов по ковру стало отчетливым, но Артур все еще не решался повернуть голову. Он догадывался, что видения могут снова охватить его в этот самый миг. Бежать как можно быстрее, обгоняя свой страх – вот единственный шанс не свалиться в забытьи посреди пустого коридора. Но ноги словно налились свинцом. Ступни отказывались отрываться от пола. До спасительной двери доктора Хельгбауэр оставалось не больше десяти шагов, но Артур знал – кто-то или что-то идет за ним, отвратительно, по-стариковски, шаркая подошвами. За спиной звякнуло и булькнуло, и Артур услышал тонкий, пронзительный голос. От страха он окончательно застыл на месте, не в силах разобрать ни слова. По спине катился пот.

– Я записан к доктору Хельгбауэр на три часа, – сказало нечто.

Артур повернулся и увидел его лицо. Оглушительный крик Артура копьем пронзил тишину коридора.

Габи спокойно разливала чай по чашкам, напевала песенку на родном немецком языке и гремела блюдцами с печеньем.

– Артур, угощайся. Майчек, твои любимые. – Она ободряюще улыбнулась им обоим и села за рабочий стол.

Артур косился на человечка в белом больничном халате. Тот крепко сжимал штатив с передвижной капельницей и все время переставлял тощие ноги.

– Реакция Артура вполне предсказуема, Майчек. Особенность его заболевания предполагает, ну, скажем, не всегда адекватную оценку действительности. Твоя необычная внешность могла показаться Артуру пугающей, правда, только через призму собственных страхов, – объясняла Габи.

Сложная, словно выложенная из кирпичей фраза пролетела по комнате и растаяла.

– Я понимаю, мисс Хельгбауэр, – ответил Майчек тонким голосом.

Артур подумал, что так топорно, по-медицински, говорят лишь с теми, кто провел слишком много времени в больнице. Пациенты забывают простой человеческий язык, думают и говорят как медперсонал. Но во время сеансов с Артуром Габи изъяснялась свободно, языком обывателя. Значит, она явно умела говорить с каждым по-особенному, и, возможно, уже сама этого не замечала.

Майчек отхлебнул чай из чашки тонкого фарфора и повернулся к Артуру. Его большая, словно надутая, голова с синей веной на лбу, круглые глаза и маленький загнутый книзу нос выглядели жутковато. Самым странным был диссонанс детского голоса и обвислой шеи, тщедушного тела и морщинистых рук, покрытых старческими пятнами.

– У меня прогерия, – будто оправдываясь, произнес Майчек.

– Преждевременное старение. Очень преждевременное. Майчеку девять, – вставила Габи, и Артур неделикатно ахнул. – Сейчас я проведу сеанс с Артуром, а ты подожди меня немного на диване. Посмотри вот это…

Она протянула Майчеку увесистый журнал с комиксами. Тот молча встал и вышел, так же тихо шурша тапками по полу.

– Ну? – Она вопросительно посмотрела на Артура.

– Мне очень жаль. Я не хотел его обидеть, – сказал Артур, глядя в пол.

– Не ты первый, Артур. У каждого из нас свой груз на душе. И я не имею в виду только пациентов. Большинству людей, которые тебя окружают, есть о чем горько вздохнуть. И каждый из нас ищет, с кем можно разделить эту тяжесть.

– Майчек делится с вами всем? О чем там вообще можно говорить? Это не жизнь, а ужас какой-то.

– Его отец, доктор Ратаковски, наш главный генетик, делает все возможное, чтобы найти лекарство.

– Так вот оно что. Я пару раз слышал мельком, что сын Ратаковски тоже здесь.

– Все верно. Поэтому наш институт плотно занят вопросами продления жизни и предотвращения старения. Но это отдельная история. Давай-ка поговорим о тебе.

Артур все еще смотрел в пол. По паркету протянулся след от штатива с капельницей, едва заметный, призрачный, одним своим присутствием напоминающий о мальчике-старичке, который только что сидел так близко от Артура. Если раньше Артур искренне думал, что нет на свете человека несчастнее его самого, кого-то, кто претерпел бы больше страданий и страхов, то теперь он понял, как сильно ошибался. Внутри словно щелкнул выключатель, Артур расслабился и начал говорить. Слова выстраивались порой в бессвязные, но такие искренние фразы, от которых у Габи захватывало дух и сжималось сердце. Артур рисовал свои миражи, эфирные, жуткие, прямо посреди комнаты, они вырастали и таяли, уступая место новым, зыбким и таким же страшным. И хотя Габи понимала, что большая часть из услышанного была лишь плодом его воображения, для Артура это была настоящая жизнь. Потому что нет другой истины в мире кроме той, что мы за истину принимаем.

Когда Артур наконец выговорился, Габи подписала протокол согласия на дальнейшее лечение.

– Я вижу, он готов, Марк, – убеждала Габи, помахивая папкой с личным делом Артура.

Июльский зной превратил кабинет доктора Робертса в плавильный котел. Все таяло в нем: и стол, и компьютер, и вешалка с небрежно накинутым на нее белым халатом.

– Господи, включи уже кондиционер! – взмолилась Габи.

– Ни за что! Я заболею быстрее, чем ты закончишь свой монолог про опасное состояние Артура. Кстати, об опасности. Не ты ли допустила его визит не куда-нибудь, а к нему домой? Боже, Габи, его вакцина будет готова не раньше, чем через полтора-два месяца! У мальчика сложный диагноз, болезнь быстро прогрессирует. Исследования по нему оказались сложнее, чем мы думали. Ратаковски вчера орал на меня, натурально орал, когда получил твое требование.

– Не требование, а просьбу. Артуру плохо. Да, Марк, это моя ошибка, что я упустила его из виду и он пережил слишком большой стресс. До этого Артур ни разу не говорил со мной откровенно. Между нами словно была выставлена высокая стена. Когда я отпускала их в город, то подозревала, что у Артура может возникнуть подобное желание – прийти туда, где случилось непоправимое. Но я поделила детей на большие группы. Они должны были присматривать друг за другом. Кто бы мог подумать, что Артур обладает таким даром убеждения и поведет за собой всех четверых? Такое невозможно было предусмотреть даже мне. И, во-первых, он так ничего детально и не вспомнил…

– Этого еще не хватало… – вздохнул доктор Робертс.

– Во-вторых, – продолжила Габи,– по возвращении он сам пришел ко мне, чтобы поговорить. И если раньше он только и делал, что уклонялся от моих вопросов, будто я дротики в него метала, то сейчас он буквально раскрылся. Насколько смог. И теперь я считаю, что он готов к лечению. И чем быстрее, тем лучше.

– Я понял тебя, ладно. Попробую поговорить с Ратаковски еще раз. Он загонит лаборантов в гроб посуточным дежурством, если я смогу убедить его поторопиться.