Адель Паркс - Двое

– Я умираю с голоду, – говорит он, раскрывая пачку с ловкостью, впечатляющей для такого маленького мальчика. Я задумываюсь, приходилось ли ему больше вещей делать самостоятельно, чем другим детям. Детям с матерями. Он немедленно принимается за еду.

– Мне нужно, чтобы вы пошли со мной, мистер Флетчер, – твердо говорит усталый доктор. Марк поспешно переводит взгляд с меня на мои права и мятую визитку. Он берет обе вещи. – Если вы уверены. – Он уже на ногах, следует за доктором.

– Хочешь, я почитаю тебе сказку? – улыбаюсь я Оли. – Там целая корзина с книжками, которые, по-моему, можно брать всем.

– Если хочешь, – пожимает плечами он.

– Да, хочу. – пока я читаю, его голова начинает опускаться под тяжестью усталости. Он роняет ее мне на плечо. Я осторожно обнимаю его одной рукой.

– Можно залезть тебе на колени? – спрашивает он.

Я киваю, не находя слов, потому что мое серце так громко поет.

Ли

Я поздно начала заниматься сексом. Моя мать требовала слишком много моего времени и внимания, чтобы я могла построить настоящие отношения с настоящим мальчиком. Я была занята попытками заполнить место своего отца, бросившего нас, когда мне было девять. До двадцати лет моя романтическая жизнь в основном ограничивалась моим воображением, влюбленностями в поп-звезд, кинозвезд и других недоступных парней вроде моих университетских преподавателей или геев. Я не вела дневник – я знала, что у моей матери нет личных границ и она чувствовала бы себя вправе читать его, но, вероятнее всего, захотела бы еще и обсудить со мной его содержимое. Я оставалась в своей голове. Это яркое и грязное место. В зависимости от моего настроения, это лабиринт желания, страха, надежды, страсти. Я выдумывала детализированные свидания между собой и моим текущим объектом желания, писала стихи, разбирала строки песен о любви.

Я понятия не имела о реальной жизни.

Я не занималась сексом до двадцати одного, и то это было с мужчиной, чьими первыми словами после этого было: «Тебе пора, моя девушка вернется с работы через час». Девушки не было в моих фантазиях или его разговорах. Меня потрясло, как его непринужденность трансформировалась в жестокость за несколько мгновений.

Шок, разочарование, стыд поглотили меня. Моя самооценка рухнула. После этого я не ожидала, что какой-то мужчина будет встречаться только со мной, даже если он это утверждал, я сомневалась. Я ожидала предательства и сложности – не слишком хорошее мировоззрение. Я выросла, держа все близко, не доверяя никому своих внутренних переживаний, поэтому у меня не было стайки подруг, которые могли нормализировать дерьмовое поведение мужчин за двадцать, или поддерживающей мамы, чтобы она пообещала мне, что все будет хорошо и что в море еще хватает рыбы. Рыбы, которая чаще всего ловилась, когда ей уже за тридцать, когда немного подросла. Я кое-что рассказывала Фионе, но у нее тоже был не такой большой опыт, поэтому она не смогла предложить ни контекста, ни утешения. Когда я говорила о своих неудачах в отношениях с Фионой, она закатывала глаза и говорила: «О, боже, ты такая красивая. Если мужчины хреново относятся к тебе, то у кого-то обыкновенного вроде меня вообще нет надежды». Она посмеивалась, говоря это, но у меня всегда было ощущение, что она не совсем шутит.

Так вот, я поняла, что люди легкомысленно играли своими сердцами и девственостью, что лучше оставаться немного скрытной, защищать себя. Если нужно выбирать, то лучше сделать больно, чем чтобы сделали больно тебе. Очевидно. И мир, как я его видела, требовал выбора.

В свой третий десяток я встречалась в рядом разных мужчин. У меня почти всегда кто-то был. Иногда отношения длились считанные часы, некоторые тянулись по полтора года. Какими бы короткими или длинными они ни были, они развивались по схеме. Все годы до ухода моего отца я наблюдала, как моя мама пыталась сделать себя более привлекательной, чтобы убедить его остаться, потому что он всегда стоял одной ногой за дверью. Она перебирала модные диеты, изнуряющие упражнения и системы ухода за собой. Ее тактика оставаться красивой, услужливой и приветливой (по крайней мере с ним) была полной катастрофой, и все же, не имея других примеров, я вела себя с мужчинами так же. На свиданиях я пыталась быть красивой, услужливой, приветливой. Будучи молодой и все еще экспериментирующей со своей личностью, я с радостью перенимала увлечения моих парней, у меня все равно не было своих хобби. Поэтому, если новый парень хотел поиграть в теннис, покататься на мотоциклах, поплавать в море, поиграть в видеоигры, посмотреть ужастики – я соглашалась. Я обнаружила, что соглашаюсь с их политическими взглядами, или как минимум не подаю виду, если они противоречат моим. Я даже носила вещи, в которых им нравилась, поэтому меняла вычурный стиль на небрежный, джинсы и худи на платья. Что в этом плохого? Есть вещи и похуже, чем стремиться угождать людям. Кроме того, проведя годы в качестве доверительного лица моей матери, рассказывавшей, какой несчастной ее сделал мой отец, я обнаружила, что хорошо умею слушать. Я не осуждаю и сочувствую чужим переживаниям и проблемам. Я быстро сближаюсь с людьми. Нет ничего странного в том, чтобы интересоваться хобби, семьями, жизнями других. Не совсем. Может, большему количеству людей стоит попытаться быть более податливыми. Может, мир стал бы более приятным местом. Только вот изменять себя под идеалы других стало моей привычкой. Я превратилась в хамелеона. Я давала каждому своему парню часть меня, которая пришлась бы им по вкусу, но никогда не открывала всего сразу.

Полагаю, я преподношу себя простым человеком. Мужчины обожают простоту. Но я очень сложная.

Марк другой. Его жизненный опыт намного глубже кого-либо, с кем я встречалась. Он попросту кажется более взрослым. Ему тридцатть девять, он на шесть лет старше меня, но, помимо этого, он отец и вдовец. У него нет времени или терпения на игры. Он прямолинейный, честный, искренний. Не то чтобы он был скучным, совсем нет. Просто его чувство юмора старомодное, не сатирическое. Ему нравятся вещи, граничащие с банальностью, он любит немного безобидного фарса. Это довольно мило.

С ним легко. Прошлые шесть месяцев были удивительно прямыми и нацеленными. Мы не играли в игры. Нужно думать о мальчиках, играть было бы черство. Мы вчетвером уехали из больницы вместе. Мы разделили такси до дома. Нас охватывало облегчение, что Себа склеили обратно. Мысль «могло быть хуже» ехала вместе с нами. Оказалось, мы жили в десяти минутах друг от друга. Когда я выбиралась из такси, он поблагодарил меня за все и спросил: «Можно я позвоню вам завтра?».

– Я буду рада.

И он позвонил. Пригласил меня на чай.