Дмитрий Дубов - Четыре ночи

Недолго думая, Алексей достал сотовый и позвонил в милицию. По его разумению, так должен был поступить каждый сознательный гражданин. Именно так, а не иначе. А вот сейчас он уже этого не сделал бы. Пошёл бы по своим делам, и всё. Его спросили номер автомобиля. Алексей обошёл его и ответил. Затем последовал ещё ряд вопросов. На них он тоже ответил. Закончилось всё тем, что его попросили посмотреть, есть ли ключи в замке зажигания. Он открыл дверь и заглянул внутрь: ключа не было, как и замка зажигания, – одни провода. Алексей описал ситуацию по телефону. Его поблагодарили, сказали, что скоро подъедут, и отключились, попросив никуда не отходить.

Не успел он убрать телефон, как сзади раздался ехидный, но властный голос:

– И что это мы тут делаем?

Алексей обернулся и увидел двух милиционеров.

– Жду, – сказал он.

– Кого? – это прозвучало уже с издёвкой.

– Тех, кто займётся этим, – и без всякой задней мысли показал на автомобиль.

– Прекрасно, – произнёс тот, что потолще. – Что мы тут имеем? – он подошёл к машине и осмотрел её. – Кража магнитолы и попытка угона. Петро! Записывай! А Вам, молодой человек, придётся проехать с нами.

– Зачем?

Милиционеры даже переглянулись от такого хамства, потом улыбнулись друг другу и в мгновение ока заломали ему руки.

– Так я очутился здесь, – закончил Алексей свой рассказ. – Сколько я ни пытался объяснить им, как было дело, они меня не слушали. Даже ударили пару раз.

В голосе его звучали слёзы обиды, но в глазах они так и не появились.

– Да, дела, – протянул Сеня и пожевал в задумчивости нижнюю губу. – Ничего, ведь ты не первый, к кому так отнеслись наши говёные менты. Разберутся – нагонят.

– А если не разберутся?

– Даже если окрестят, много тебе не дадут, так что всё равно откинешься на волю, если, конечно…

– Если, конечно, что? – встрепенулся Алексей.

– Если, конечно, сможешь выбраться из этой камеры, Канат.

– Ты о чём?

Сеня глянул в сторону заменявшего в этом месте окно толстого листа металла с просверленными в нём дырками; последние лучи догорающего дня уже угасли за ним. Это значило, что сейчас около одиннадцати часов и совсем скоро ночь станет полноправной хозяйкой над городом. Ночь в это время года легка и приятна… Но не для всех.

С окна Сеня перевёл взгляд на Алексея. Тот аж вздрогнул. В глазах сокамерника читался неприкрытый страх. Не страх чего-то конкретного, а дикий, мистический, первобытный страх. Были за ним ещё чувства, но какие именно, молодой человек по юности понять не смог.

– О чём ты говоришь? – повторил вопрос Алексей, почувствовав, как тело пробирает дрожь, а его собственные проблемы отходят на второй план.

– Замутим ещё чифирку, согреться, – сказал Сеня, выдержав паузу. – Что-то мёрзко стало.

Несмотря на то, что в камере было не меньше плюс тридцати, Алексей тоже почувствовал ледяные когти, подбирающиеся к самому сердцу.

– А там я тебе всё подробненько расскажу. Только вряд ли ты будешь в восторге.

С этими словами Сеня поднялся и занялся заваркой. На лице его застыла жуткая маска испуганного старика. При том и житейская мудрость никуда не делась. Это пугало вдвойне.

– Не знаю, что здесь творится, – начал Сеня, отхлебнув положенные два глотка, – но эта хрень мне не по нутру.

Алексей едва сдержался, чтобы не задать вопрос, какая именно «хрень», но воспитание взяло верх. Его с детства учили слушать.

– А суть такова: десять дней назад нас в этой камере было трое: я, Клещ и Кабан. – Его глаза остекленели, словно он обратился ими вглубь своей памяти и там перед ним разворачивались события, так напугавшие его. – Но оба они: и Клещ, и Кабан – померли.

Глаза Алексея широко раскрылись:

– Как? Сами умерли?

– Не знаю уж, как там лепилы, в смысле врачи, точканули их смерть, может, инфаркт, может, ещё что-нибудь сочинили… Но… Их убили, отвечаю.

– Но как? Каким образом? – Внутри у Алексея всё похолодело. Больше всего в своей жизни он боялся встретиться лицом к лицу со смертью.

– Канат, в таких местах люди откидывают копыта часто, в основном после допросов, так что лепилы уже научились выкручиваться, но тут… Уверен, тут что-то другое. И, поверь мне, более страшное.

Сеня хлебнул чифира, прикурил сигарету и затянулся.

– Нас троих привезли сюда с тюрьмы. Клеща и Кабана на суд, а меня – закрыть дело по убийству одного козла. Короче, обычная бумажная волокита.

Они вошли в камеру номер девять взбудораженные после бессонной ночи и поездки на автозаке. Клещ выбрал себе койку (в местах лишения свободы именующуюся шконкой) под металлическим листом с дырками, заменяющим окно, Кабан и Шило устроились возле стен. После тесноты тюремных камер здесь был сущий рай.

– Братухи, мутите чифир, – сказал Клещ. – А я попробую добазариться насчёт чего-нибудь покрепче. Ловэ у меня есть.

Все занялись своими делами. Чифир заварился через двадцать минут, ещё через десять к Кабану, родители которого уже знали, что он приедет, принесли передачу под дружные возгласы: «А вот и хавчик!». А ещё через полчаса прибыла литровая бутыль спирта.

– Сговорчивые вертухайчики, – радовался Клещ, прижимая ёмкость к груди, как родное дитя. Затем он открыл кран и положил спирт под струю ледяной воды.

– Береги себя, – прошептал он с вожделением.

Всё шло, как обычно. Арестанты, если они не зелёные новички, привычны к такому образу жизни. Их мало чем можно смутить. И, самое главное, они умеют снимать эмоциональное напряжение без последствий.

К вечеру все трое, сытые и пьяные, заплетающимися языками травили друг другу разные байки: смешные и грустные, увлекательные и не очень.

– А я вот слышал, – сказал Кабан, – что в этом «иваси» (как меж собой звали изолятор временного содержания) такая бодяга творится… Здесь… Короче, тут люди того… Дохнут.

Кабан был самый молодой из них. Ему только-только исполнилось двадцать три, и потому спирт скосил его раньше и сильнее остальных.

– Я тоже что-то слыхал, – подтвердил Сеня Шило, но всё как-то смутно. Неясно.

– Ага, – отозвался Кабан. – А мне эту историю Тёмный приколол.

– Ну, Тёмный-то известное трепло, – ухмыльнулся Клещ. – Ему бы басни катать да бабло за них рубать.

– Нашенский Кинг, ага, – согласился Шило.

– До Кинга-то ему, как до Эйфелевой башни пешком, – Кабан даже улыбнулся такому своему удачному сравнению, – но что-то в нём есть. Так вот, он рассказывал, что несколько лет назад здесь произошла двойная мокруха… Или взаимная… Не знаю, как назвать. Короче, дело было так…

Поймали одного солдата, который ночами выходил на войну в родном городе. Незадолго до этого он вернулся из Чечни. И так уж вышло, что телом-то вернулся, а умом – нет. Спятил он на почве вражды и убийств. Ему постоянно казалось, что его окружают, или снайпер пасёт и всё выцеливает. Он даже дома шкерился и по квартире зигзагами в нагибку ходил. На стенах ему мерещились точки от лазерных прицелов и тому подобная ересь. Шизуха, короче, полная. Но диагноз-то ему никто не удосужился поставить, и вылечить не постарались, а просто бросили в мирную жизнь, как ненужную собаку.