Ксения Корнилова - Новая Норма

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована иллюстрация:

© Grandfailure / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Кассандра сидела на колченогой табуретке, покачивающейся в такт ее редким движениям – путь руки с зажатой между кончиков пальцев сигаретой до опущенного в грустной ухмылке уголка губ и обратно к чуть подрагивающему колену. После каждой затяжки она морщилась, чувствуя, как дым раздирает больное горло – не любила курить, но сегодня не нашла ничего лучше, чем можно было бы занять свой свободный вечер, плавно растворяющийся в ночи, как сахар в плотной массе взбивающихся для меренги яичных белков, такой плотной, что, казалось, вот-вот задохнешься.

Больше сигарет Кассандра не любила такие вот моменты, требующие глушить роящиеся в голове мысли. Каждый раз разные. Хотя иногда даже нравилось вот так сидеть, в полной темноте, сгорбившись, на кухне, смотреть на затихающий вечер, на зажигающиеся окна дома напротив и наблюдать за потоком слов, как за клубком червей, копошившихся у нее в голове. Иногда это ни к чему не приводило, и тогда она, вздыхая, шла в спальню, где громче включала телевизор – так, чтобы мысли в ужасе прятались в свои затхлые норы. Час или два спустя ей даже удавалось заснуть.

Но случались дни, когда у нее получалось ухватить одну главную, самую жирную и упитанную мысль за хвост и с противоречивыми чувствами удовольствия и отвращения рассматривать ее. Видеть, как она извивается в воображаемых пальцах, и думать ее. Думать, пока не захочется блевать. Иногда, кстати, это помогало, правда, сначала приходилось залпом выпить стакан или два неразбавленного виски, но это того стоило.

Сегодня был как раз такой «счастливый» день. И не потому, что ей исполнялось тридцать лет, а из-за того, что удалось поймать и выписать в заметки на планшете мысль: «Ты навсегда застряла в этом дерьме». Покусав кончик стилуса и наморщив лоб так, что ей легко можно было накинуть лет десять, она дописала: «Я боюсь, что всегда буду жить такой жизнью».

Тут же к горлу подкатила волна желчи. Если бы Кассандра удосужилась поужинать или хотя бы выпить стакан сока, ее бы точно вырвало.

Сделав пару глотков воды из давно не мытого стакана с водой, на ободке которого скопилась грязь, девушка поморщилась, сглотнула, с трудом проталкивая жидкость дальше по пищеводу, и вздохнула. Виски сегодня не хотелось.

Раздавив докуренную до фильтра сигарету, Кассандра с трудом поднялась с табуретки и подошла вплотную к окну, прислонив лоб к холодному стеклу. От ее дыхания вид на город и дом напротив мутнел и затуманивался.

Отойдя назад на два шага, она поднесла дрожащую руку к правому виску и начала массировать пульсирующую болью точку, глядя на свое отражение на фоне черных силуэтов домов. Девушка по ту сторону стекла билась в немой агонии, открывая рот так широко, что, казалось, он вот-вот треснет, разрывая щеки кровавым зигзагом.

– Откуда это у меня? – равнодушно произнесла Кассандра и вздрогнула – в тишине квартиры голос прозвучал как из потустороннего мира.

Ответом было молчание. Даже копошившиеся черви мыслей замерли в испуге. Не приведи Господь, очередного поймают за хвост.

Кассандра вздохнула и пошла в спальню. Спать не хотелось, но желание приблизить следующий день, полный забот, способных выгнать ненужные мысли или как минимум приглушить их, было сильнее.

Она хорошо ориентировалась в темноте квартиры, чуть подсвеченной уличными фонарями. Сбросив тяжелый плед с кровати, Кассандра легла, включила телевизор и, отвернувшись к стене, слушала свой любимый сериал. Она привыкла к такому – только слушать. Потому что так было легче, чем еще и смотреть на ту жизнь, которую себе позволить не может.

– Завтра, – пробормотала она в полудреме. – Завтра будет новая жизнь.

Кассандра проснулась от крика матери.

– Сандра! Сандра! Вставай, дрянь такая! Опоздаешь! – голос был прокуренный, но громкий.

Она открыла глаза и, не шевелясь, оглядела свою детскую комнату. Где она? Подскочив на кровати, девочка мотала головой из стороны в сторону, пытаясь насмотреться, надышаться, наслушаться знакомой обстановкой.

Она жила с родителями до восемнадцати лет, пока мать ровно в день ее рождения не проводила дочку в институт с напутствием: «Не смей возвращаться. Слышишь?» Кассандра тогда обиделась. Но спустя несколько лет она поняла, что мать все говорила из лучших побуждений – сделать жизнь дочери невыносимой в этом маленьком, забытом Богом городке, чтобы она однажды уехала и никогда не возвращалась. Так хотела ее мать, будучи подростком, для себя. Но не случилось.

Не случилось и у Кассандры.

Подбежав к зеркалу, девушка уставилась на свое отражение, широко раскрыв глаза. На нее смотрела тощая рыжеволосая озорная девчушка с копной торчащих в разные стороны волос, похожих на вьющуюся проволоку, и ярко-голубыми глазами. Такими большими, что девочка поддалась желанию и наклонилась ближе к зеркалу, оставляя на нем туманные следы дыхания. Увидев это расплывающееся мутное пятно, она вздрогнула и отшатнулась.

Где она? Что с ней? Вчера легла спать взрослой тридцатилетней женщиной, а сегодня проснулась в теле ребенка. Критически прищурившись зеркалу, девочка предположила, что ей сейчас, должно быть, лет шесть, а значит…

Не успев додумать свою мысль, маленькая Кассандра сжалась, сделавшись в два раза меньше. Она услышала его. Джонатан Росс, ее отчим. Точнее, один из случайных и многочисленных ухажеров матери, почему-то решивший вступить с ней в законный брак.

– Норма, ты чего орешь? Разбудила, овца!

Норма Дэринг притихла. Перестали греметь тарелки собираемого на стол завтрака. Из спальни послышался скрип кровати под грузным телом старого Джо, и вскоре по коридору зашлепали его босые ноги. Он прошел мимо ее комнаты, задержавшись на долю секунды в решении, зайти в комнату падчерицы или нет, и вскоре уже послышались звуки пощечин. Звонкие, зычные, похожие на выстрелы из детского пистолета с пистонами.

Кассандра так и стояла посреди комнаты, боясь пошевелиться. Наконец, когда раздался стук двери – отчим вышел во двор, чтобы покурить, – она быстро натянула смятые, валяющиеся в старом протертом кресле брюки и футболку и вышла к матери на кухню.

– Мамочка, – прошептала девочка, опустив в пол глаза. – Ты… как?

Она не помнила, чтобы когда-нибудь в детстве называла Норму Дэринг мамочкой. Это пришло к ней много позже, когда она выхаживала ее в последние минуты жизни. Она напряглась от мысли, что та может что-то заподозрить, и женщина и правда повернула к дочке свой бесцветный взгляд, спрятанный под нависшими веками, и ухмыльнулась.