Наталья Гришина - Домой

Осмотрев домашнюю библиотеку, он так ничего интересного и не нашел, но зато потратил довольно много энергии на это занятие. Достать книги с некоторых полок было особенно тяжело. Чёртовы трёхметровые потолки и такие же огромные шкафы. Кажется, сейчас даже таких не делают.

Костя провел остаток дня сидя в оранжерее в попытках написать хотя бы несколько строк, набросать идею для первой главы, но мысли убегали от него, внимание не хотело слушаться, самовольно переключаясь. В итоге он обнаружил себя рассматривающим бонсай, стоящий на деревянном столике. Самое красивое здесь растение. Этот фикус мама любила какой–то особой любовью, это было видно. Она тщательно подрезала его, формировала крону, пересаживала, удобряла. Костя наблюдал за этим с непониманием. Разве можно так сильно заботиться о чем–то таком бесполезном, как это деревце? Следующая мысль заставила отвести от дерева взгляд. Вся оранжерея выглядела ухоженной. Неужели отец делал это сам после её смерти? Костя никогда не видел, чтобы он даже близко подходил к этой комнате. Периодически он привозил для мамы удобрения, землю, новые горшки, протягивал их ей и уходил наверх – работать. Мама занималась ими сама, лишь иногда, когда горшки были совсем тяжелые, она просила Костю помочь. Он, конечно, соглашался, но каждый раз после подолгу мыл руки под теплой водой. Ему казалось, что он весь пропах землей. Сладковато–горький пряный запах казался ему невыносимым.

Погасив свет, Костя вернулся в гостиную. Он быстро уснул, но также быстро проснулся от кошмара. Ему показалось, что кто–то коснулся его лба. Теплой и ласковой рукой. Так, как касалась только мама. Если бы он был суеверным, решил бы, что это призраки, духи, демоны – что угодно, но он был человеком давно не верующим ни во что. И всё же он судорожно положи руку на пустую шею.

Крестик, который подарили ему родители на пятилетие, лежал в земле, над маминым гробом. Спрятанная за землей цепочка, которую он бросил на него во время похорон. Никто и не заметил. Его вера в бога строилась исключительно на её вере. Когда её не стало – не стало и той крохотной частички надежды на справедливость, высшую силу и любовь, которую символизировала эта цепочка, по привычке висящая на шее. В тот день он уехал сразу же после похорон, не оставшись даже на поминки. Работа. На которой ему явно бы дали выходной. Но он не мог. Не мог находиться там, с отцом и их общим горем один на один. Не мог сидеть в этой гостиной, смотреть на эти растения вокруг и не думать о том, что произошло. Не мог терпеть этот сладкий запах земли, который, как ему казалось, залез куда–то в лёгкие, под кожу, под ногти, будто вечное напоминание том, что он сделал с её верой.

Умрет ли он здесь? Костя думал об этом спокойно, не пытаясь запугать себя. Это даже казалось ему смешным. От судьбы не убежишь, он пытался, а в итоге снова очутился здесь. Среди стен, которые свисали над ним, грозя рухнуть, раздавить. Он практически чувствовал эту тяжесть на своей груди. Или это была болезнь?

За короткими, температурными, яркими, абстрактными кошмарами была темнота гостиной, за ней снова переведенное дыхание, попытки уснуть, снова кошмары. Промучившись всю ночь, к утру ему все же удалось задремать спокойно и не просыпаться до полудня.

Проснувшись, он недовольно и устало потянулся. С ужасом взглянул на часы на стене. Решил, что они стоят, потому что не могло быть почти час дня. Перепроверив время и на телефоне, он позвонил начальнику, готовый оправдываться.

– Я же сказал, – строго ответил тот в трубку, – ты мне живым нужен, поэтому лечись. Попроси врачей прислать нам больничный лист и лечись. Ты не в состоянии сейчас работать.

Костя хотел было возразить, но его перебили:

– Это не обсуждается. Отдыхай и набирайся сил.

На секунду ему показалось, что это забота, но он знал, что это был лишь голос уставшего человека, на плечи которого упали переработки одних, беспокойство о здоровье других и собственные дела. В такой ситуации, начальству точно не позавидуешь.

Осознав, что теперь он остался без занятия на все эти две недели, Костя окончательно почувствовал себя беспомощно. Единственное дело, которым он мог заниматься, теперь ушло от него, оставляя наедине с этим местом. Будто оно знало, что так будет. Отняло родителей, работу и возможность уехать, чтобы остаться с ним один на один, расквитаться за трусливый побег, убедиться, что в этот раз он не сбежит никуда и никогда. Дыхание сбилось, голова закружилась. Это понимание накатывало горячей, липкой волной. Дом поглотит его. Заберет, пережует и выплюнет, как он делал неоднократно в детстве. И с тех пор ничего не изменилось.

Костя оглянулся по сторонам, будто в поисках какой–то помощи. Он метнул взгляд к входной двери. Закрыта на замок, ключ весит на крючке. Казалось бы – вот он, выход. Сбежать, уехать, выйти. В таком состоянии это равно гибели. Ноги ватные, озноб, кружится голова, а в ушах шум, будто сам Дом насмешливо дышит ему в спину, загребая все сильнее в свои объятия.

«Добро пожаловать домой» – будто слышит он. На секунду, всего на мгновение, ему даже кажется, что он правда слышит, как кто–то произносит это. Этот голос не похож на голос кого–либо, кто был ему знаком. Это голос Дома: тихий, шелестящий скрип деревянных гнилых связок, кашель хрупких стен.

Костя закрыл глаза в тщетных попытках выровнять дыхание. Что успокаивало его обычно? Петербург. Берег Невы. Солнце, отражающееся в синей воде, мосты, Дворцовая площадь. Эрмитаж.

Первый раз, когда он попал туда, ещё тогда, будучи студентом, он ужаснулся от того, что это место напомнило ему Дом. Не внешне, но ощущением. Холодный, слишком статный для тебя, презрительно смотрящий тебе в след. Ты не достоин ходить по этим коридорам, ты не должен заходить в эти комнаты, это место выше тебя, сильнее тебя. Это его милость, что ты здесь, цени это. Спустя годы это чувство улетучилось, истончилось. Лишь в некоторых, особо мрачных залах, таких как библиотека, это чувство снова накатывало на него, но обычно рядом находилась теплая рука друга или подруги, которые с улыбкой выводили его из транса, в который он впадал, глядя на эти книжные полки.

– Ты будто впитываешься в них, растворяешься, – как–то сказала ему Варя, обеспокоенно глядя в глаза. – Ты в порядке?

– Тебе кажется, просто задумался, – отмахнулся он. – Иногда, слишком глубоко ухожу в свои мысли, прости.

Однокурсница крепко обняла его и поцеловала в щёку.

– Как скажешь, просто если будешь уходить куда–то, где так глубоко и темно, лучше возьми меня с собой, хорошо? Помогу выйти назад.

Сейчас от этих мыслей отмахнуться тяжелее. Вари нет рядом, да и она явно занята на новой работе. В последние годы они общались гораздо реже. Никого нет рядом. И некому позвонить, не хочется, нет сил.