Камилла Гребе - Охота на тень

Бритт-Мари обещала ему поговорить на этот счёт с Фагербергом, но выполнять обещание не спешила.

Тем временем расследование нападения на Лонггатан, 23, шло полным ходом. Бритт-Мари отныне было позволено присутствовать на совещаниях в прокуренном кабинете Фагерберга. Однако её роль при этом была строго ограничена: ей дозволялось вести стенограмму совещания, чтобы затем перепечатать её начисто на пишущей машинке у себя в кабинете.

Бритт-Мари было отлично известно, что зови-меня-Алисой вполне могла бы справиться с этой работой, однако она не смела возразить шефу из страха быть опять сосланной на работы по разгребанию документальных материалов и раскладыванию их по папкам в огромном сером картотечном шкафу. Едва она подавала голос или каким-то образом высказывала возражение Фагербергу, её тут же посылали за кофе, или вообще в магазин за сигаретами.

Однажды Бритт-Мари раньше обычного справилась со своей печатной работой, но вместо того, чтобы выйти из кабинета и пообщаться с коллегами, она решила переписать начисто свой рассказ об Элси. Для неё это было желанной передышкой между вечными совещаниями и работой за печатной машинкой.

История обросла новыми подробностями, дома Бритт-Мари несколько дней подряд засиживалась допоздна, работая над ней. И теперь ей было жаль, что эта работа подходила к концу.

Бритт-Мари знала, что Фагерберг к ней несправедлив. Более того, эта несправедливость была просто необъяснима. Её каменнолицый шеф был ходячим анахронизмом. Швеция – современная страна, в которой только что на законодательном уровне разрешили аборты и ввели страхование на случай рождения ребёнка. Женщины теперь были вольны выбирать любую профессию, а любовь если и не стала свободна, то уж точно более раскрепощена, чем раньше, – всё благодаря противозачаточным таблеткам. [13] Страховка, покрывающая расходы, которые могут понести граждане в связи с рождением ребёнка; включает в себя как денежные пособия, так и частичное возмещение расходов на лечение и медикаменты, а также проезд в общественном транспорте.

Как всё это могло пройти мимо Фагерберга?

Он что, проспал все шестидесятые? И студенческие забастовки, и фестиваль Вудсток, и движение в защиту прав женщин, и знаменитый лозунг «личное есть политическое»? [14] Имеются в виду различные протестные выступления молодежи в разных странах мира (Франция, Италия, Польша, Югославия, Бельгия, Финляндия, Швеция) в 1968 году, во многом эти протесты были направлены против участия США в войне во Вьетнаме, но также протестующие боролись за права человека, против расизма, выступали в поддержку феминизма и защиту окружающей среды.

Похоже на то.

Но как бы ни обстояло дело с его отношением к равноправию, невозможно было поставить под сомнение профессиональную компетентность Фагерберга. Твёрдой рукой он направлял ход расследования, и всё последнее время было посвящено скрупулёзному изучению занятий и привычек Ивонн, а также круга её знакомств. Они самостоятельно опросили всех соседей, а с помощью участковых полицейских постучались в дверь к каждому жителю во всей округе. Они опросили даже родителей детишек из группы Даниэля в детском саду. Но никто из опрошенных не замечал ничего подозрительного и не мог припомнить мужчину, которого Ивонн разглядела в парке возле статуи. Всё это Бритт-Мари педантично отражала в своих отчётах.

Её коллеги и не догадывались о том, что перепечатывание отчётов и протоколов стало для неё отныне не только служебной обязанностью, но и убежищем как от ледяного холода, поселившегося в её двухкомнатной квартире, так и от систематических унижений в кабинете Фагерберга. Ибо среди всех несправедливостей мира Бритт-Мари сумела отыскать свой способ не сойти с ума – облачившись в непроницаемые доспехи перфекционизма.

Работал способ безотказно. По крайней мере, так считала сама Бритт-Мари. Если Фагерберг и имел какое-то мнение на этот счёт, он его не озвучивал. А Кроок в основном издавал нечленораздельные одобрительные возгласы по поводу любого высказывания Фагерберга – когда присутствовал на совещаниях, конечно, потому что шеф поручил ему работу ещё над парой дел.

С другими коллегами по отделу Бритт-Мари виделась нечасто, но те всегда дружелюбно ей кивали, столкнувшись в коридоре.

С Рюбэком, конечно, всё обстояло иначе.

Тот часто комментировал неисправимое скотство Фагерберга, и когда он это делал, то всякий раз накрывал руку Бритт-Мари своей ладонью, словно придавая своим словам дополнительный вес.

Бритт-Мари всё это одновременно нравилось и не нравилось, потому что в её душе зарождалась печаль. Мучительная тоска накрывала её, когда Бритт-Мари честно признавалась себе, какие эмоции испытывает по отношению к Рюбэку, а какие – к собственному мужу, который вот уже неделю как перебрался спать на диван в гостиной.

Бритт-Мари закрывала дверь в спальню к себе с Эриком, прежде чем принять лёгкое успокоительное, которое прописал ей врач. Бьёрна, кажется, такая ситуация устраивала, или же он, подобно Бритт-Мари, нашёл способ примириться с положением дел. Он послушно спал на диване и всё больше времени стал проводить в обществе Суддена в старом дачном домике на берегу озера Тунашён.

Бритт-Мари понятия не имела, чем они там занимались, но когда Бьёрн возвращался домой, от него разило выпивкой.

Иногда по утрам, когда Бритт-Мари просыпалась, Бьёрна всё еще не было дома. В таких случаях она чувствовала лишь облегчение. Когда же он предпринимал неловкие попытки сблизиться с ней в этом смысле, она его отталкивала. Как он вообще мог подумать об этом притом, какие между ними теперь были отношения?

И словно ситуация дома была недостаточно катастрофической, Бритт-Мари всё чаще стали посещать мысли о Рюбэке. В том числе в таких обстоятельствах, в которых им вовсе не стоило возникать.

«Что со мной такое?» – спрашивала она себя.

«Что творится с моей жизнью?»

В среду, четвёртого сентября, Маргарета Ларссон забрала свою дочь Лену из дома няни, которая жила в одной из новостроек возле водонапорной башни. На часах было начало восьмого, и у Маргареты только что кончилась поздняя смена в универмаге «Темпос» на центральной площади Эстертуны.

Вечер выдался тёплый и красивый, и она решила сделать небольшой крюк вокруг парка Берлинпаркен, чтобы подольше погулять. Шея и спина у неё ныли после целого дня работы на кассе, а ноги казались тяжёлыми и окостеневшими. Лена уснула в коляске ещё до того, как они добрались до детской площадки, что вообще-то было к счастью – иначе она непременно захотела бы пойти туда, несмотря на то, что уже темно и на площадке никого больше не осталось.