Нацухико Кёгоку - Лето злых духов Убумэ

Моя чашка слабого чая была совершенно пуста.

Я вдруг почувствовал невыносимую жажду и встал, чтобы налить себе еще чаю. Рядом с подушкой- дзабутоном [35] Дзабутон – специальная плоская подушка для сидения на полу. , на которой сидел Кёгокудо, стоял поднос с пустым заварочным чайником, но необходимых элементов в виде банки чая и горячей воды нигде не было.

Пока я осматривался в их поисках, мой взгляд случайно упал на открытую книгу на столе.

На странице была иллюстрация – изображение женщины.

Ее грудь была обнажена, а вся нижняя половина туловища покрыта чем-то ярко-красным – вероятно, это была кровь.

Она держала на руках ребенка, тоже залитого кровью.

Вокруг нее простиралась поросшая чахлой растительностью болотистая пустошь.

С неба хлестал яростный дождь.

Одну руку женщина прижимала ко лбу, другой почти небрежно обнимала ребенка. Она выглядела так, словно собиралась отдать его кому-то.

Выражение ее лица было мрачным. Но вместе с тем оно не было ожесточенным, или грустным, или же исполненным злобной горечи.

Она просто выглядела… растерянной?

Если б ее лицо было яростным, картина была бы гораздо более пугающей. Но ее растерянное выражение делало ее какой-то другой.

Зловещей.

У иллюстрации была подпись – три иероглифа, складывавшиеся в слово, которое я не смог сразу прочесть:

Спустя некоторое время вернулся Кёгокудо с переносным деревянным ящиком с крышкой, которые используют для доставки еды.

Увидев перед собой мертвенно-бледного человека, держащего в руке ящик с лапшой, я невольно расхохотался.

– Только представь себе! – с возмущением выдохнул он. – Этот старик в лавке сказал мне: «Ты выглядишь голодным, я все сготовлю по-быстрому, просто подожди немного». Он мог сколько угодно притворяться любезным, но потом наотрез отказался брать на себя труд принести все это сюда. Так что мне пришлось нести все самому – какое мучение! Ты заказывал тануки-собу, верно?

«Я ничего не заказывал. Ты решил за меня, чем я буду ужинать. Я просто не стал возражать, потому что, откровенно говоря, мне без разницы».

– Я понимаю, что в наши дни кто угодно может продавать собу, но неужели они думают, что лапшичной легко выжить в месте вроде этого и сохранить свою клиентуру? К тому же они берут двадцать иен за порцию.

– Постой, ты говоришь, что у них неудачное место? Разве они находятся не прямо по соседству с твоим магазином? И они были здесь еще до войны, разве нет?

Я вспомнил, как приходил к нему в гости, будучи еще студентом, и останавливался в соседнем ресторане, чтобы заказать себе холодной дзару-собы [36] Дзару-соба («гречневая лапша в бамбуковой корзинке») – холодная лапша из гречневой муки, является популярным летним блюдом. . В то время одна порция стоила пятьдесят сэн [37] Сэн – японская денежная единица, равная одной сотой иены. Была в обращении с 1873-го по 1945 г. После Второй мировой войны национальная валюта Японии подвергалась сильной инфляции. .

– На самом деле, тот ресторан был одним из нескольких, которые сгорели во время сильного землетрясения. Этот район почти не пострадал, так что сюда перебрались множество людей из самых разных мест, – сказал Кёгокудо, не отвлекаясь от обжаренного во фритюре тофу. Затем взглянул на книгу, лежавшую на столе: – Кстати, я заметил, что ты рассматривал эту книгу, когда я вошел. С ней что-то не так?

– Нет, ничего особенного. Я просто размышлял, как правильно читается название этой картины. Последний иероглиф – «птица», тё: , перед ним стоит «получать» или «похищать», каку , а первый, кажется, «свекровь» или «теща», ко ? Может быть, кокакутё ? Это какое-то привидение? Никогда о таком не слышал.

– А, нет. Это убумэ , – сказал Кёгокудо, чавкая своим удоном.

– А, вот как… Про убумэ я слышал. Это призрак, который бродит повсюду и пытается отдать своего младенца кому-нибудь, кто сможет о нем позаботиться. Но почему эти иероглифы читаются как «убумэ»?

– Они так не читаются. Кокакутё – это демон из Китая. Иногда его называют «ночной куртизанкой» или «божественной небесной девой». Это оборотень. Когда она облачается в перья, то становится птицей, а когда сбрасывает их, то обращается призраком женщины. Об этом написано, в частности, в «Компендиуме лекарственных веществ» Ли Шичжэня. Я уверен, что в энциклопедическом справочнике эпохи Эдо под названием «Японо-китайский иллюстрированный сборник трех миров» также была статья, касавшаяся убумэ. Полагаю, что Сэкиэн позаимствовал название своего рисунка непосредственно оттуда, но что-то здесь не сходится. Считается, что китайская кокакутё похищает младенцев‐девочек и вскармливает и воспитывает их как своих собственных детей, что является полной противоположностью тому, как ведет себя убумэ, верно? Да, и еще обычно слово «убумэ» записывается как сочетание иероглифов «рожать» и «женщина»:

Кёгокудо говорил, не переставая поглощать свою лапшу, но я всегда прекращал есть и откладывал в сторону палочки, когда разговаривал, так что моя соба вскоре остыла и размокла.

– Так убумэ – это призрак женщины, умершей при родах, правильно?

– Не призрак как таковой. Есть мнение, что это сожаления умершей при родах женщины, принявшие физическую форму. Идет ли речь о дочери семьи Ямада, живущей по соседству, или о знатной даме из богатой семьи, – если они умрут при родах, их сожаления вернутся и будут скитаться по миру. Вот почему, когда появляется одна из них, это верный признак того, что в чьей-то семье случилась трагедия. В пользу того, что они не являются призраками, говорит тот факт, что убумэ не приходят за каким-то определенным человеком, чтобы мучить его, и ты, должно быть, заметил, что выражение ее лица совсем не такое яростное, как у большинства призраков.

Конечно же, я тоже об этом подумал.

– Все же у современных людей недостает способностей извлечь смысл из этих записей, – задумчиво проговорил Кёгокудо. – Легко сказать: «Это сожаление женщины, умершей в родах, принявшее физическую форму», но что это за физическая форма – ответить на этот вопрос весьма затруднительно, не так ли?

– Ну разумеется. Сожаление ведь не имеет определенной физической формы, тут уж ничего не поделаешь.

– И все же мы изображаем нечто настолько сложное, как человеческую душу, в виде самого простого символа сердца. Возможно, он основан на форме соответствующего органа или на форме чашечки для саке , но всякий, кто увидит этот символ, тотчас поймет, что это душа. Хотя у души нет никакой формы.

– Я полагаю…

– То же самое с убумэ – это символ. Просто в современном мире он не используется. Отчасти потому, что уровень смертности рожениц значительно снизился, но это не дает исчерпывающего объяснения. Сама область сверхъестественного стремительно уходит из повседневной речи и становится более личным опытом. Если сегодня люди и говорят об этом, то основной темой их разговоров становятся очевидцы и их истории. В рассказах о призраках и мстительных духах мы в конечном счете слышим о человеке, которого ненавидит призрак, а не об особенностях и судьбе самого призрака. Современная убумэ – это некая Хана Ямада-сан, умершая в результате врачебной ошибки, которая ночь за ночью, как на дежурство, является к изголовью кровати виноватого врача, чтобы изводить его плачем и угрожать предъявлением судебного иска. Вот в какое скучное и приземленное создание она превратилась.